Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

15 July 2014

БЕДНЫЙ Й (продолжение)

2. ПИР

Я сижу у ног короля, трясу бубенчиками на колпаке и грызу кость. Это так по роли положено: я сегодня собака, верный пес, мне кинули косточку, я ее обгладываю. Ну и хвостом виляю – встаю на четвереньки, поднимаю зад и дрыгаю гузкой туда-сюда. Всем смешно, а его величество даже милостиво отвешивает мне пинок.
Я падаю, естественно, мордой вниз, об камни, и картинно пускаю юшку из носа. Это я умею, это несложно.
Все хохочут, и даже вечно недовольный Полоний, советник королевский, у кого вместо губ – тоненькая хмурая ниточка – растягивает эту ниточку в подобие улыбки.
И тут хохот прорезает звонкий голосок:
- Ему больно? Скажи, ему больно?
Я поворачиваю морду, все так же лежа на полу, мне интересно - кто это у нас такой добросердечный-то? А?!
Это она.
Девчонка.
Фамильная корона ей велика, но фрейлины постарались, прицепили заколками из рыбьих позвонков, наплели тяжелую косу, завязали в мудреный узел – держится.
Глаза большие, синие, смотрит – и слезы наворачиваются.
- Ему больно? Скажи, ему больно?
- Это же Йорик, шут, - тянет король. – Шутам не бывает больно.
Конечно, о мудрый король. Шутам никогда не бывает больно. Слышите: ни-ког-да. Даже тогда, когда они умело приземляются мордой об камень и осторожно щупают нос – не сместился ли хрящ. А даже если сместился – нет ничего смешнее шута со свернутым к щеке носом!
- Но у него же кровь! – девчонка все никак не угомонится, и тут уже я вмешиваюсь:
- Ваше величество, да какая ж это кровь! Это вино! Шутовское сопливое вино! Течет потоком, никому, кроме шутов его пить нельзя, вам не советую, а я сейчас допью до дна! – и тут я высовываю язык и слизываю юшку с верхней губы. Тут главное, чтобы глаз горел, чтобы не было видно, что больно мне.
Шутам не бывает больно.
- Ах, какое вино! – ору я и поднимаюсь. Меня пошатывает, но оно и правильно, я же должен изображать пьяного, нога за ногу, руки повисли, голова дрожит. Ох, и опьянел старина Йорик от кровавого пойла. – Нет такого вина ни при каком дворе! Только шуты пьют такое вино – и напиваются им в усмерть, по-свински! Ваше величество, ваш шут – не собака! Ваш шут – свинья! Форменная свинья!
И бухаюсь на четвереньки, и даже похрюкиваю.
Все гогочут, а девчонка не умолкает.
- Подойди! – строго говорит она, и повисает тишина.
Сразу же.
Немедленно.
Странно. Три часа как королева, а уже научилась приказывать.
Мое дело – приказам подчиняться, и я поднимаюсь, подползаю к ней, поднимаю морду, смотрю в глаза.
- Чего изволите? – хриплю. – Свинья пришла на зов.
- Встань, - говорит она.
Встаю, чего уж.
- Отвечай – больно тебе? – голосок дрожит, но она старается говорить твердо.
- Нет, моя королева, - говорю я и улыбаюсь как только могу, - шутам не бывает больно. Солдатам – бывает. Крестьянам – бывает. Морякам – так завсегда. Даже королям иногда бывает больно, хоть и редко, терпеливые они. А шутам – нет, шутам больно не бывает. Шкура у нас дубовая, к падениям и тумакам привычная. Кости – что твои дубовые балки – не переломить. Привычные мы, моя королева. Не больно нам.
- Так привычные или не больно?
Ох и строга эта девчонка! Берегись, Дания! Какую королеву хитрый Гамлет посадил на трон!
Зря я на нее грешил. Такая не то что короля от войны удержит – еще не одну войну развяжет, да и сама на коня сядет и валькирией помчится в гущу битвы.
Хитрая бестия.
- Не больно, королева, - говорю я спокойно, и это говорит уже не только шут, это я говорю, Йорик с разбитым носом, рыжий охламон без зуба и в дурацком колпаке. – Может, и было когда-то больно, но много лет живу. Забыл, что такое боль.
Не вру ни капли.
А девчонка смотрит пристально, буравит меня взглядом, и я не понимаю, что делать-то: на колени падать и ноги ей целовать, или так же стоять, гордо смотреть и улыбаться?
Улыбаться – всегда можно.
Ну, я и высовываю язык. Длинный он у меня, грязный и острый.
Король хохочет. И брат королевский хохочет. И даже Полоний склабится.
А девчонка – ну ни единого «хи-хи».
- Осмелели ваши шуты, о король, - говорит она и садится.
И снова повисает тишина.
Потому что после такого заявления редко какой шут сможет сохранить ясность мышления. Тут не о мышлении – тут о голове подумать впору. И в самом деле: хотел развлечь двор, а королеву вместо того – озадачил.
Непорядок.
И кто ж меня под стражу будет брать? – думаю, по сторонам оглядываюсь. Вот Бернардо, вот Франсиско: хватаются за ножны и алебарды сжимают так, что кровь от костяшек отливает. Только прикажи – сорвутся вперед, да и зарубят.
Это хорошо, если зарубят.
Это – сразу помереть, не мучаясь.
А то и в темнице могут сгноить.
И тут вмешивается королевский братец. Клавдий делает шаг вперед и произносит лишь одну фразу:
- Так вольны за смелость карать, но не наказывать!
И король словно ждет этого: откидывается на троне, и разражается смехом. И все - снова вслед за ним.
Я – прощен?
Стою оцепенело, лотовой женой посреди шумящего пира, а Клавдий подходит, вцепляется в плечо и цедит сквозь зубы:
- Пшел вон, дурак!
Спаситель мой, конечно, я пшел вон. Я вот прямо сейчас – пшел вон, и все тут.
- Стойте! – это снова его величество. Смотрит на нас с Клавдием, щурится, желтый свет факела путается в бороде. О, гляди-ка, а у него там седина пробивается, а я и не замечал!
- Достойный шут и достойный брат! – величественно произносит король. – Знаем мы, что норвежец Фортинбрас рыскает вдоль наших берегов, да только и ждет, как нас полонить да землю забрать и данью обложить. И думаю я, что нужно отправить посольство к норвежскому двору.
- Разум твой, государь, неисчерпаем, - кивает Клавдий и еще сильнее сжимает мое плечо.
- Рад, брат мой, что ценишь меня, - кивает король, - потому как именно тебя я и хочу поставить во главу посольства. А дабы не пришлось тосковать во время путешествия, возьми с собой шута. Пусть и сам веселит, и надорвет фортинбрасов живот… авось, лопнет и сдохнет. А, каково придумано! – и снова заходится хохотом.
Но Клавдий не смеется. Он отпускает меня, выпрямляется и коротко спрашивает короля.
- Когда мне отправляться, брат мой?