Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

15 April 2011

Рассказ Стаса Генералова

Двадцтисемилетнего Стаса я знаю уже несколько лет, но его слог стал для меня неким приятным открытием. Предлагаю почитать и выразить своё мнение.

ДЕД

Почему?

У меня и по сей день, нередко, при переходе на «ты», случаются ситуации, ставящие в не совсем ловкое положение моего собеседника. Диалог, за долгие годы не прибавивший и капли разнообразия, всегда получается коротким:

- А, Станислав, это Слава? – осторожничает собеседник, чувствуя, что попал впросак в независимости от ответа.

- Нет. Это Стас. Слава – это Вячеслав, – привычно отвечаю я.

И тут же вспоминаю деда.

Желание написать о нем возникло по двум причинам. Во-первых, такого сочетания положительных качеств и практически, отсутствия отрицательных, в одном цельном мужчине, я до сих пор не встречал. А во-вторых, потому что, на нем, а если быть точным, то на его отношениях с моим прадедом, которого я помню совсем неотчетливо, заканчиваются все, а не только мои, познания фамильного рода.

Генералов Вячеслав Григорьевич.

Родился 30 октября 1935 года. Служил в морской авиации, был помощником пилота и летал в порт Находку из Москвы. Он был не солдатом, а матросом, но в отличии от обычных моряков служил три года, а не пять. И всегда искренне и с теплом отзывался о службе в армии и о своих сослуживцах. У него был армейский друг, с которым он поддерживал отношения до самой старости.

С детства и до свадьбы дед жил в коммуналке на Соколе вместе с родителями. С моей бабушкой познакомился на стройке в 59-60гг. Почему на стройке? Схема простая. Существовала своего рода комсомольская повинность: «Хочешь работать в институте – построй его».

Строили НИЦЭВТ – Научно-Исследовательский Центр Электронной Вычислительной Техники. Кстати сказать, после того, как этот институт построили, долгое время в нем концентрировались самые передовые в стране технологии в области ЭВМ. Естественно, при институте существовал завод, который воплощал в жизнь те материально-технические разработки, которые готовил институт. Туда дед и пошел работать гравёром. Бабушка работала в НИЦЭВТе переводчиком с английского и немецкого. По рассказам её коллег, бабушка, как гласно, с вручением дипломов и остальными вытекающими, так и негласно, по уверению всё тех же её коллег, пребывала в роли мисс НИЦЭВТ и отшила порядочное количество молодых красавчиков, безуспешно пытавшихся за ней ухлёстывать. А перед дедом вот не устояла. И глядя на его фотографию, несложно понять почему. Мужчина он был на редкость красивый.

(на этой фотографии деду около 50-ти)
Вступил в партию, хотя никогда не был ярым коммунистом. На политику ему было глубоко начихать. Просто галочка в графе «партийная принадлежность» давала ощутимые льготы. Кроме различных медалей, получил несколько орденов.

Вообще, дед, сколько я его помню, был домоседом и семейным человеком. Но при этом с любым мог, если хотел, найти общий язык. Мне, хоть убейте, совершенно не понятно, как эти качества могут органично сосуществовать в одном индивидууме. Но ему удавалось.

Вот взять мою бабушку. Так к ней, до сих пор, приезжают её подруги с работы. Редко. Но ведь факт есть факт. А уж созванивается она с ними частенько. А вот, чтобы дед куда то с друзьями пошел, или пригласил их в гости, ну хотя бы поддатый пришел домой – не помню.

Семья.

Помимо уже перечисленных достоинств, дед обладал, на мой взгляд, совершенно удивительным качеством для мужчины. Он в нужный для себя момент, дабы не испытывать судьбу или просто не нагнетать конфликтную ситуацию, мог запросто из неё выключаться. Абстрагироваться, одним словом. Мама очень любит рассказывать одну историю, прекрасно иллюстрирующую эту его потрясающую способность.

« Просыпаюсь с утра на даче. Сон хороший, воздух свежий, солнышко светит, птички поют. Проснулась я толи от солнышка, толи от поющих птичек, толи от шума, толи от того, что выспалась. Потянулась, оделась и пошла умываться. Раковина в то время находилась под яблоней, метрах в двадцати от дома. Вышла на крыльцо и наблюдаю: Алевтина Ивановна (моя бабушка), стоя на другом краю участка, «ласково» так, с оборотами, по маме, что есть мочи, ругает идущего мне на встречу, с лопатой, Вячеслава Григорьевича. »

Цитировать неповторимую игру бабушкиных ругательств мне видится делом утопичным. Поверьте, я безоговорочно уступаю ей в экспрессии и тонкости соития глаголов, существительных и, особенно, прилагательных.

« Он, бедный, идёт мне навстречу, а она ему всё кричит и кричит вдогонку. Так мне его жалко стало. Подумаешь, капнул не там, где надо – делов то!

Спускаюсь с крыльца, иду умываться. Вячеслав Григорьевич неизбежно приближается.

В.Г. – Доброе утро, Галь. Как спалось?

М. – Доброе утро. Спасибо, хорошо.

В.Г. (абсолютно искренне) – Галь, а кому это она кричит – то, а?

М. (сдавливая смех) – Вообще то, Вам…

В.Г. (еще искреннее и удивляясь) – Да?

Немая сцена 5 секунд. После Вячеслав Григорьевич уплывает за угол, а я, хихикая, уже в хорошем настроении, иду умываться ».

Кабасиии!

Когда родители привозили меня в гости к бабушке с дедушкой, дед философски констатировал: «Мамай приехал». Не знаю, почему «Мамай». Видимо из-за разгрома, который всякий раз оставался после моего пребывания. И из раза в раз, зная про мой неподдельный и безудержный интерес к докторской колбасе, один и тот же диалог ему доставлял невероятное количество удовольствия. Это был своего рода ритуал. Он мог начаться в любой момент. Даже после того, как в меня, с горем пополам, впихнули кашу или что-нибудь другое, чем кормят детей трёх-четырёх лет. И вот как только я с заученным видом сытого карапуза собирался выползать из-за стола, непременно следовал вопрос:

Дед. – Хочешь варенья?

Я. – отрицательно мотаю головой.

Дед. – Конфету?

Я. – отрицательно мотаю головой.

Дед. – А что хочешь?

Я. – Кабасиии!

Дед начинал хохотать. Магическое слово «Кабасиии» действовало безотказно. Он шел к холодильнику, доставал докторскую и отрезал долгожданный кругляшёк от колбасного батона.

Вообще дед в отношениях со мной ухитрялся мне всякий раз угождать, предоставляя при этом полную свободу действий.

Наверняка, не буду оригинален, если скажу, что в детстве я очень не любил умываться. Особенно с мылом. И каждый вечер на даче бабушка, слушая мои очередные отговорки, тащила меня к умывальнику, словно на виселицу.

Радостную весть о том, что бабушка уезжает в Москву по каким-то срочным и важным делам, оставляя нас с дедом вдвоём на целую неделю, я, по началу, воспринял спокойно. Действительно, откуда мне в 7 лет было знать, что такое «нирвана», и какими способами она достигается?

«Мы ходили на рыбалку, за грибами, ели яичницу и колбасу, не умывались, не чистили зубы, смотрели телевизор, вставали и ложились когда хотели» – загибая пальцы, отчитывался перед бабушкой дед, один за другим перечисляя все составляющие райской жизни вдвоём. Это, действительно, был Рай. И об этой неделе, проведённой с дедом, до сих пор слагаются внутрисемейные легенды.

Как сгорел.

После второй успешной операции на почках дед как-то помолодел, и, казалось, стал даже жизнерадостней. Так продолжалось месяц.

При выписке после операции ему сказали фразу, которая стала определяющей: «Мы тя выписываем мужик, с почками у тя всё в порядке. Хотя, конечно, желтизной отдаёшь». Пресловутая желтизна оказалась раком желудка. Был конец девяностых – Россия потихоньку очухивалась от дефолта 98-ого года. Отец возил на машине деда в онкологический центр, но толку было мало, потому что если у тебя не было нужной суммы для лапы, то ты, вместе со своей болезнью, становился формальностью приёмного или лечащего отделения. В первый приезд в онкологический центр дед сказал отцу: «Ладно, Павлуш. Если уж я сюда попал, значит хреново дело». Опухоль стала прогрессировать и за два месяца съела деда изнутри. С каждым днем его состояние ухудшалось. Отец переехал к нему, чтобы ухаживать, потому что дед больше никого к себе не подпускал. По словам отца, боли у деда были адские, но он никогда не кричал, ничего не просил и ни на что не жаловался.

Спустя пару дней после своего семнадцатилетия, я поехал его проведать. Он жутко исхудал, плохо говорил и уже не вставал. Глаза из ярко-голубых превратились в стеклянно-белые. Поинтересовался он только тем, как мне теперь учится в институте (я был на первом курсе), видимо, на большее у него уже не было сил .

Мне удалось побыть с ним минуты три. Потом я уехал. А через сутки деда не стало.

P.S.

Не знаю, удалось ли мне из сухих фактов и семейных историй слепить и передать хотя бы крупицу его образа, так глубоко осевшего у меня внутри. Я просто написал о том, что для меня важно. Я понятия не имею, интересно ли всё выше написанное кому-то ещё, кроме меня. В одном я уверен. Если вы читаете этот абзац, то абсолютно точно знаете: Слава – это Вячеслав.