Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

30 March 2010

Интервью Инсайдера. Независимый Юлий КИМ.

2-4 апреля в РГУ Нефти и Газа им. Губкина состоится 1-й Объединительный фестиваль Авторской песни «Керосинка 20-10».
Среди множества именитых гостей работать на фестивале будет и корифей жанра Авторской Песни Юлий КИМ.

М. Юлий Черсанович, вот сейчас многие барды берут на себя право определять, что есть «чистая авторская песня», а что – нет. Очень интересно поговорить об истории и сути жанра с одним из тех, кто его в СССР начинал. Сейчас ведь вас двое осталось, Вы и Городницкий?
К. Ещё и Юра Кукин имеется у нас в Питере.
М. Я очень давно про него ничего не слышал, это странно…
К. Ещё Новелла Матвеева.
М. И про неё сто лет ничего не слышал!
К. Она жива-здорова. Конечно, уже в преклонном возрасте, но её навещают граждане. Она ещё что-то сочиняет. Время от времени появляются её публикации. Возможно, она сочиняет только стихи, тут я не очень в курсе.
М. Значит, нам есть, кого приглашать на следующий год!
К. Это, если говорить о тех, кому за семьдесят.
М. Это, если говорить о тех, кто начинал, о так называемых «шестидесятниках».
К. А Сухарева Вы забыли?
М. О, да, Сухарев!
К. Это же самый главный наш патриарх. В этом году ему, по-моему, семьдесят девять!
М. А скажите, когда все начиналось, был ли у Вас лично эталон для подражания?
К. Конечно-конечно. Визбор. Он уже пошёл на четвёртый, последний для него, курс, а я поступил на первый. С ним учился в одной группе Володя Красновский, и солдатствовали они вместе, а потом Визбор ушёл в журналистику. Вот Володя Визбора и научил играть на гитаре, он вообще профессионально играл. И песни он тоже сочинял, но Визбор в этом смысле, конечно, превзошёл всех своих современников. И был универсален по интонациям. Когда-то я о нём сказал, что он задал тон многим гитарам… Он был и лирик, и мужественный романтик. Его тема мужественного романтизма мощно развита у Высоцкого. Он был и иронический, например, «Разговор с технологом Петуховым», а еще его знаменитая песня «Волейбол на Сретенке»…
М. Так там же нет никакой иронии!
К. В «Петухове»-то есть ирония, а «Волейбол на Сретенке» - это… вот такая тема военного и послевоенного детства, воспоминания, которые потом были и у Высоцкого, и у Галича.
М. У Галича была потом?
К. Конечно. Визбор был раньше. Правда, «Волейбол на Сретенке» он написал, когда Галич уже был известен!
М. А Окуджава тоже позже взял гитару?
К. Первую известную серию песен Булат написал в 1957-м. Их там было штук десять сразу. «Всю ночь кричали петухи», «Надя-Наденька», «Музыкант»… А Визбор к тому времени уже закончил институт!
М. А давайте еще покопаемся в прошлом. Есть фигуры, которые не совсем ассоциировались с авторской песней, например, Михаил Анчаров…
К. Естественно, бард!
М. Но он как-то особняком стоял всегда.
К. Нет. Почему? Мы вместе выступали. Просто он был старше всех.
М. А Михаил Ножкин?
К. Ножкин тоже из нашей когорты, но я не помню, чтобы мы вместе выступали. Он же был актёром. Да, он выступал со своими песнями, но в общебардовских собраниях принимал мало участия. Многие знали его песни и говорили, как о своём, барде. Но потом он куда-то исчез. А вот какие его песни, как автора, были знамениты, я даже и не знаю. У нас много было таких ребят. Были такие Серёжа Стёркин, Юра Колесников…
М. Стёркин, по-моему, с гармошкой выступал?
К. Да, сначала с аккордеоном, потом на гитару перешёл. Вадим Егоров тоже сначала на пианино, потом на гитаре. Серёжа Смирнов, он и поныне живой. Серёжа Крылов. Много было.
М. Берковский когда начал?
К. Я не помню. Чуть попозже. Хотя Берковский старше меня, но он же подвизался на эстраде, чуть ли не в оркестре Кролла выступал, хотя, при всём при этом, занимался своими сталью и сплавами до конца жизни.
М. Откройте мне секрет, вы знаете, кто же автор «Бригантина поднимает паруса»?
К. Музыку написал Лепский, слова Павел Коган.
М. Лепский?
К. Лепский довольно долго жил. Наши неугомонные исследователи вытащили его, и в 90-е годы он принимал участие в наших концертах. Как сейчас помню, седой мальчик выходил и тонким приятным тенорком пел «Бригантина поднимает паруса». Это его музыка была…
М. А Агранович? Вы с ним общались?
К. С Евгением Леонидовичем мы не были знакомы, он недавно ушёл. Ему был 91 год, но он до последних лет охотно принимал участие в наших бардовских концертах!
М. Чуть-чуть не в тему вопрос. Вы по образованию педагог. Русский язык?
К. Литература, история, обществоведение.
М. Классический гуманитарий. Кстати, учились у Головенченко?
К. Фёдор Михайлович был нашим деканом.
М. Коваль с Вами учился?
К. Юра? Да. Курсом младше.
М. Блестящий писатель!
К. Да! Конечно.
М. Как можно недооценить такого писателя, я не понимаю. Он фантастический!
К. Да нет, его вполне дооценили. Есть какие-то книги, работы, посвящённые его творчеству. В литературных кругах он хорошо известен.
М. В литературных! А так, практически, в народ не вышел. Только эстеты его знают и любят.
К. Ну, не знаю. У него были большие тиражи. Уж не говоря о его мультиках.
М. Я, когда поймал «Самую лёгкую лодку в мире», несколько раз подряд её прочитал!
К. Да, это роскошная книга!
М. А блестящий образ был в «А-У-А»: «На пригорок поднялся старичок с котомкой и туеском и разложился рядом. Из котомки выбралась всякая немудрёная снедь, а туесок стал бегать вокруг и лаять, потому что он был собакой»!
К. Да. Здорово!
М. Итак, Вы окончили педагогический институт и поехали на Камчатку. Сколько Вы там проработали?
К. Три года. И потом через два года ещё полгода.
М. Известность пошла оттуда?
К. Нет. Известность вся состоялась здесь. Я уже был немножко известен по Москве, когда учился в институте. Какие-то песенки, вроде «Рыба-кит»…
М. А это разве не оттуда?
К. Нет. Эта песня была придумана накануне Камчатки. Народ уже потихоньку распевал мои песни, но мне, конечно, ещё было далеко до Визбора. А вот когда я прибыл с Камчатки, я привёз с собой штук тридцать песен, и они быстро разошлись.
М. Вы распределение отработали полностью?
К. Да. Все три года по договору, а потом ностальгия меня так достала, что я ещё через два года ещё раз съездил туда, специально погасить свою ностальгию. И я её ослабил. Уничтожить я её не мог, просто ослабил. Это были счастливые годы. Я там написал море песен.
М. Камчатка большая, где Вы там были?
К. Я был на севере от Петропавловска, тысяча километров. Совершенная глушь. На берегу небольшой посёлок, вокруг рыбный комбинат. Посёлок, в просторечье Анапка, по названию реки, которая протекала рядом.
М. Насколько Вы ощутили нужность своей работы там?
К. О! Ещё как! Причём, безо всяких песен, а именно, как педагог. Я с наслаждением этим занимался. Разработал свою практическую грамматику. И, конечно, литературу и историю давал с большим удовольствием. В основном, я работал в старших классах.
М. Русский у Ваших учеников был родной или нет?
К. Да. В основном были русские люди. Были, конечно, и коряки, которые тоже говорили по-русски. Многие из них говорили гораздо грамотнее и лучше русских. Я до сих пор помню этих ребят.
М. Вы вернулись в Москву на какую работу?
К. На ту же. Я вернулся в Москву. Некоторое время поискал работу. Мне очень помог Юра Ряшенцев. Это тоже наш человек, институтский. Мы с ним дружны уже более полувека. На его лестничной площадке жила директриса, которой нужен был литератор. И я на два года ушёл к ней в школу, у нас были отличные отношения. Но Камчатка так меня достала, что я, несмотря, на прекрасные отношения в школе, уехал туда давить свою ностальгию. Страшно было, так соскучился! И за четыре месяца, с сентября по декабрь 1964 года, я прошёл весь круг камчатских удовольствий, включая и спиртные напитки. Но, главным образом, не они. Походы, охота, рыбалка, танцы-шманцы, песни. Мы там две программы сделали, первое место взяли. Я даже поражаюсь, как много я успел там за четыре месяца. Ностальгия моя сильно ослабла, и я вернулся в Москву. Посреди учебного года. И поступил в свою последнюю школу. Это была физмат-школа при университете, восемнадцатый специнтернат.
Она в районе Давыдково. А в Москве есть своя вторая знаменитая физико-математическая школа. Но она для москвичей. А там учились иногородние. Те, кто проходил олимпиаду, и их отбирали туда.
М. Скажите, пожалуйста, как абсолютно нормальный, благообразный учитель пришёл к диссидентству?
К. Это всё очень просто. Во всём, конечно, виновата хрущёвская оттепель. Когда обличили Сталина, дальше пошёл колоссальный, тотальный пересмотр ценностей, которые нам раньше вдалбливали. Сначала пересмотрели Сталина, потом стали пересматривать социализм, потом добрались и до Ленина. Сначала было: «Назад, к Ленинским нормам!», а потом, когда, покопались в Ленине….
М. Так до Ленина добрались в 80-х. Я сам добирался.
К. Да, попозже. Но некоторые пораньше добрались. У кого хватило ума пересмотреть всё.
М. Например, Зиновьев?
К. Да, там было много народа. Тот же Некрич и т.д. Как-то быстро добрались до Владимира Ильича. Тем более, он особо и не скрывался. Было 55 томов его сочинений, в которых всё можно было найти.
М. Возьму на себя наглость нивелирования. Вы в основном известны как автор-иронист.
К. Нет. Ирония, это вообще – признак «шестидесятника». Без иронии «шестидесятника» невозможно представить.
М. Просто я не помню особо много героической лирики у Вас.
К. Героического у меня нет. Ироническое есть, а героического нет. Ирония всегда с пафосом соседствует трудно. Городницкий – это, в основном, патетический поэт. Хотя, ему чувство юмора в высшей степени свойственно. В быту он хохотун, замечательный рассказчик баек, но в художестве он придерживается пафоса. Такого серьёзного, философского, патриотического, иногда лирического пафоса. А вот Визбор был, конечно, на все руки мастер…
М. Я, почему про Вас и говорю, что Вы устоялись в общей памяти как «иронист».
К. Действительно, есть такое качество.
М. Я в Вас, что называется, «въехал» на цикле «Песен 1812 года». Получил огромное удовольствие в своё время.
К. Я большой любитель поиграть в стилизацию. Это, в первую очередь, и привело меня в театр.
М. Об этом немного попозже. Это обязательная тема. Вас из школы выгнали за диссидентство, а за что конкретно?
К. Сейчас объясню. Диссиденты 60-х годов, в первую очередь, занимались изготовлением и распространением «самиздата». Диссидентами были те, кто открыто выражал свой протест против чего-нибудь. Против процесса Бродского, против процесса Синявского Даниэля. Выступали в защиту этих людей, ведь права человека нарушались на каждом шагу! Что делали с крымскими татарами, которые попросились обратно – это особая эпопея. Гоняли баптистов, за то, что они баптисты, гоняли украинских националистов, за то, что они националисты…Права нарушались повсеместно, цензура свирепствовала ... Всё это складывалось в постсталинскую систему. И пахло прямым возрождением. Даты смерти 37- 39-й год старались не указывать. Вот такие были вещи. Там и сям стали употреблять имя Сталина в положительном контексте и прикрывать все его дела. Всё это и породило диссидентство. Диссиденты, как правило, протестовали в виде заявлений, писем и т.д. Первые такого рода протесты адресовались властям, а поскольку власти за это начинали преследовать, стали обращаться за рубеж. И тут диссиденты сделали важнейшую вещь: они стали выносить советский мусор из избы за рубеж. Они стали предавать его мировой гласности, это их великая заслуга! Иначе мы бы гнили, гнили, гнили ещё лет двадцать.
М. А Ваша провинность в чём заключалась?
К. А я подписал ряд заявлений, а одно даже помог составить, когда мы – я и ещё несколько человек, подписались в письме, обращённом Будапештскому совещанию коммунистических рабочих партий в феврале 1968 года, и, судя по всему, это письмо наделало там шухеру. Потому что у КПСС были большие затруднения с итальянскими коммунистами и, по-моему, с испанскими. Судя по всему, это письмо кто-то из братских компартий использовал в споре с Кремлём.
М. По-моему, в это время там и с французами начались проблемы, с Жоржем Марше?
К. Нет, Жорж Марше помог в освобождении киевского диссидента Плюща, Плющ был математиком. И на Марше так нажали в Париже. Коммунисты, математики особенно… А Марше надавил на Ильича, и тот выпустил, слава Богу. Но это был единичный случай. Вот. А то письмо сработало на съезде, и всех 12 человек, которые его подписали, выгнали с работы.
М. А как это происходило? Каков был механизм?
К. Очень просто. Меня сначала вызвали в МосГорОНО, зав. МосГорОНО, товарищ Асеев, который говорил «средствА» и «благА», потребовал, чтобы я публично отказался от подписи. Я этого не сделал. Потом меня вызвал очень обходительный парторг МГУ, поскольку наша школа была при МГУ, Шишкин Николай Николаевич. Тот со мной беседовал участливо, но сказал: «Увы-увы, но с таким образом мыслей, с такими действиями мы не можем позволить, чтобы вы работали в школе». Меня отстоял Колмогоров. Меня хотели уволить в марте 1968, но он отбил меня, чтобы я закончил семестр и подал заявление по собственному желанию. Он был профессор МГУ, о н был академик, один из пяти крупнейших математиков мира. Гордость советской науки. Он основал этот восемнадцатый специнтернат, он его курировал. Он читал там лекции, и не только по математике, а и по музыке, живописи и т.д. Человек мощнейшего культурного запаса. Ко мне он относился ровно и тепло. Но когда в связи с диссидентством, ему «надули в уши», что я собираюсь судиться, он со мной расстался более, чем прохладно.
М. Интересно, а почему именно в эти годы? Тогда же случились всякие дела в Сорбонне, выступления хиппи на Западе…
К. Да, 1968-й год, был бунтарским в мировом масштабе. Но наша интеллигенция забурлила раньше, с процесса Синявского-Даниеля. В 1967-м ребята молодые вышли... Их судили, потом посадили.
М. Потом Прага.
К. Прага позже. В начале 1968-го судили Гинзбурга и Галанскова, за то, что они составили книгу о процессе Синявского-Даниеля, и пустили её на Запад.
М. Бродский в 1966-м?
К. Бродский раньше, он был взят в 1963-ем, при Хрущёве ещё. Ему дали «тунеядство» и послали в ссылку. Брежнев его освободил.
М. А когда Бродский уехал?
К. В 1972 году.
М. Н-да… Вот Вас выгнали с работы, и Вы остались без средств к существованию?
К. Нет-нет. В 1968-м году меня позвали на Лубянку и совершенно категорически определили моё дальнейшее существование. Они сказали, что за мной такие-то и такие грехи, в том числе и крамольные песенки перечислили.
М. А что у Вас было крамольного?
К. Ну как же! У меня была написана «Песня пьяного Брежнева» с припевом: «Мои брови жаждут крови»! Я со сцены её, конечно, не пел, только в кругу друзей, но и в кругу друзей всегда были уши. Была и наружная прослушка. В 1968-м году меня позвали в Свердловск на фестиваль, я полетел туда, и в тот же день были отменены три моих концерта. На фестивале в Политехе концерт был отменён и ещё два. Вечером я пел дома. Сначала я спел свою лояльную программу, а потом все магнитофоны были выключены, и я спел свою нелегальную программу, антисоветскую, и вот там у меня были песенки, за которые вполне могли посадить.
М. А у Вас они есть отдельным альбомом?
К. Отдельный альбом был, но дома у меня его сейчас нет. Он называется «Лубянка это не Петровка».
М. А он сейчас есть в продаже?
К. Нет, он уже разошёлся.
М. Это хорошо. Ну, значит, они определили Ваше существование. И что Вы должны были делать, чем зарабатывать себе на жизнь?
К. На Лубянке мне сказали: «Школа – нет, песни на сцене – нет». Я спросил: «А если меня будут звать в театры или кино?». «А это – пожалуйста», - сказали они. Я только взял псевдоним и стал работать.
М. «Будут звать в театры и кино», откуда Вы знали, что Вас будут звать? С чего началось ваше сотрудничество?
К. В 1963-м году меня позвали на Ленфильм. Там снимался фильм «Улица Ньютона, дом 1», о физиках и лириках. Снимал Теодор Вульфович, автор сценария Радзинский.
М. Куда он делся?
К. А его показывают время от времени. И мы с Юрой Ковалём там снялись с нашими песнями, как барды. Там такой сюжет, студенческая вечеринка, по тем временам без бардов там не обходилось. И мы под две гитары спели парочку моих песен. А в 1965-ом я уже трудился над фильмом Элема Климова «Похождения зубного врача», в 1967-м меня свозили на Камчатку, Мосфильм снимал фильм «Семь нот в тишине», сценарий Марика Розовского. А в 1970-ом меня позвал писать песни для комедии «Клоп» сам Сергей Юткевич.
М. Скажите, а вот тогда, в 50-60-е, что было с незаконным предпринимательством? Я имею в виду получение денег за частные концерты.
К. На это шли какие-то профкомовские деньги. Они их списывали на какие-то мероприятия, как-то всё это оформляли.
М. Вы были членом общества «Знание»?
К. Нет, не был.
М. Какие были гонорары в 60-е годы?
К. Больших гонораров не было. 50 рублей за концерт было нормальной оплатой. Я помню, совсем недавно перечитывал воспоминания о Высоцком, и вот когда он за концерт получал сотню, это считалось много.
М. А «квартирники»?
К. «Квартирников» почти не было. «Квартирники» делал Галич. Иначе ему не на что было бы жить. Я на квартирах если и пел, то не за деньги. «Квартирники» за деньги появились в последние времена. Причём, квартирники, как правило, в Израиле и Америке. Это называется «домашние концерты». Там, как правило, собирается много людей, до ста человек. У них там огромные холлы. Получается, как они это называют, «пати». Пати с песнями и лёгкими напитками. Идут хорошие разговоры, идёт хорошая реакция. Собираются только свои, как и здесь.
М. А кто Вам придумал псевдоним «Михайлов»? И единственный ли он?
К. В 1968-м году в Твери пошёл спектакль с моими песнями. Там был псевдоним Акимов. В 1969-м, когда стали ставить «Недоросля» в Саратове, там уже был Михайлов, и был он до 1985-го. 16 лет. Придумали мы его с режиссёром Эйдлиным, он ставил «Недоросля» в Саратове. Ясно было, что мне нужен псевдоним, потому что фамилия была в чёрном списке. И начальство прекрасно с этим соглашалось. Они знали, что Михайлов – это Ким, но на афише, в титрах мог быть только псевдоним.
М. А кто автор шутки: «Как Ким ты был, так Ким ты и остался»?
К. Впервые я услышал эту шутку в 1955-м году, в институте на первом курсе. Ко мне подошли два моих друга по институту, обнявшись. И сильно заикаясь, произнесли эту фразу. С тех пор эту шутку преподносят мне, как только что сочинённую, регулярно.
М. А вот история про «русский народ слушает» - это правда или тоже шутка?
К. Это я говорил. Как только Игорь Скляр объявил в Кинопанораме, что «Губы окаянные» это русская народная песня, мне тут же начали звонить, а я, естественно, так и откликался.
М. А чувствуете ли Вы то, что жанр авторской песни стал терять злободневность?
К. Нет, я этого никогда не чувствовал. Он остаётся всегда злободневным, всегда на него есть спрос. Вы в этом можете сами убедиться на примере собственных фестивалей или на «Груше». Дело в том, что в 50-е годы открыли эту пробку внутри огромного молодого, образованного сословия Советского народа. Это, всё-таки, порождение образованного сословия, неслыханная по масштабам песенная графомания, которая возникла из потребности сочинять!
М. Сочинять или высказаться?
К. Это одно и то же. Некоторые высказываются иным образом, например, в неких самодеятельных театрах, КВНах. А кто-то высказывается в песнях. Сначала это возникает в каком-то кругу, институтском, школьном и т.д., а потом круг расширяется, вы пошли с этой песней на районный фестиваль, на кустовой. Спели вы её на вечере в институте, позвали вас на «корпоратив». Круги расходятся, расходятся. Есть очень много авторов, которые этим и ограничиваются, их море.
М. Недавно я говорил на эту тему с Андреем Макаревичем, и я вижу, что Вы гораздо более оптимистичны по этому поводу, нежели он. Потому что, он сказал, что сейчас ничего никому не нужно, никого ничем не удивишь.
К. А «Груша»? А два фестиваля в Америке? На востоке и на западе. По две-три тысячи народа собираются. Я был в Швейцарии, приехало, 150 человек. Ну и то был фестиваль в живописных горах! Это дело неистребимо. Это фольклор, песенный фольклор. Это неистребимо, как и стихотворная графомания, которая была с тех пор, как русский человек научился грамоте!
М. Можно ли продолжить тему, которая у нас началась до интервью? Почему Розенбаум «не ваш» человек?
К. Он этимологически абсолютно наш человек! Я когда услышал в Харькове его одесские песни, весь вечер хохотал, как бешеный. О, Слава Богу, думаю, не потерялась эта тема, эта интонация, этот стиль, эта лексика. Правда, на следующий день, когда послушал повторно, уже что-то отсеялось, но что-то осталось. И я стал жадно следить за тем, что будет дальше. А потом был перерыв и я познакомился с его лирическими песнями и вдруг увидел, что это… не скажу, что ниже среднего, но не выше, это точно. И по мелодии, а по слову это и до сих пор слабо. Это моё мнение. Но у него есть совершенно роскошный дар –его голос. Как Высоцкого «Аполлон поцеловал» - наградил его таким уникальным голосом, который он превратил в такой мощный инструмент, так и Александра Яковлевича, но, мне кажется, он им воспользовался не лучшим образом.
М. Считаете ли Вы, что художник, в широком смысле этого слова, должен быть всегда в оппозиции власти?
К. Нет. Не считаю. Он должен быть всегда независимым. Если власть не посягает на его независимость, он может быть абсолютно лоялен. Ну, возьмём Моцарта, например. Сказать, что он был в оппозиции к власти? Нет. И Александр Сергеевич был всегда лоялен, хотя его за эти мысли никто не преследовал и не сажал.
М. Сейчас есть что-то такое в нашей жизни, по поводу чего Вы могли бы выйти на демонстрацию или подписать какое-нибудь письмо протеста?
К. Пока такого рода событий не произошло, но я не исключаю, что когда-нибудь произойдёт.
М. Заканчивая тему, что Вы сами можете сказать, о термине «бард», что такое «авторская песня»? И в каких случаях это выходит за границы жанра?
К. Лучше всего о бардах сказал Сухарев: « Барды – это те, кто себя так называет». Я не в силах иначе определить это явление. Хотя грань, отделяющую барда от не-барда чувствую довольно чётко
М. Юлий Черсанович, раз уж Вы затронули эту тему, я не могу пробежать мимо, так называемого, «русского шансона».
К. А русский шансон я не очень слушаю, но знаю, что есть такое радио, которое эксплуатирует, как правило, блатную и воровскую музыку.
М. Почему именно это пошло? Почему это стало таким брендом?
К. Судя по всему, этого захотела публика. Пусть. Лишь бы это было талантливо!
М. А фигуры Токарева и Шуфутинского. Скажите что-нибудь про них.
К. Это такой эстрадный кабак, который имеет свою публику. Там бывает забавные очень вещи. Больше ничего не могу сказать. Они, так сказать, в своём репертуаре. Безусловные звёзды. Очень поднаторевшие. На Токарева, когда он выступал на Красной площади, я смотрел с огромным умилением. На его усы. Он делал какое-то попурри из советских песен с такой хорошей самоотдачей.
М. У меня есть одна идея, которую я, наверное, в следующем году буду реализовывать. Идея фестиваля под названием «Реабилитация шансона». Я хочу это сделать на Бородинском поле, я хочу найти что-то общее, русское и французское, в подходе к этому понятию.
К. Тут без Камбуровой Вам не обойтись. Она мастер номер один.
М. Когда я начну реализовывать эту историю – будете моим соратником?
К. Посмотрим на расписание!

Для продолжения общения с Ю. Кимом, а также с А. Городницким, В.Долиной, О.Митяевым, Б.Бурдой, Т.Шаовым и другими авторами-исполнителями приглашаем на фестиваль «КЕРОСИНКА 20-10» в ДК РГУ Нефти и Газа им. Губкина 2-4 апреля 2010 года.