Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

10 December 2009

Последний Атлант – Александр ГОРОДНИЦКИЙ. (интервью инсайдера)

Для начала - маленький "слив информации": 2 - 4 апреля 2010 года в Московском Нефтяном Университете состоится Большой Фестиваль Авторской Песни "Керосинка 2010". Сопредседатели Оргкомитета - ректор "Керосинки" Виктор Мартынов и герой сегодняшнего интервью - поэт, геолог и просто очень мудрый человек Александр Городницкий. С января 2010 года я рассчитываю на его активное присутствие на Топфотопе.
А от позавчерашней беседы я получил огромное эстетическое, этическое и интеллектуальное удовольствие. Эх, со всеми бы так...

- Александр Моисеевич, а вот какое Вы слово больше любите для обозначения жанра, авторская, бардовская, какая это песня?
- На самом деле, все определения очень неточны. Но я не люблю бардов, я люблю слова «авторская песня». Хотя название это тоже идиотское, потому что у каждой песни есть свой автор. Песен без авторов не бывает. Под словом «авторская», видимо, подразумевается, что один и тот же человек является автором стихов, мелодии, как правило, сам и исполняет. Но этого маловато. Главное, чтобы этот человек был интересной личностью. Чтобы то, что он думает, чувствует, было интересно ещё кому-то, кроме него самого. Вот это и есть авторская песня. Какой-то умный человек предложил определение авторской песни несколько иное: «музыкальное интонирование русской поэтической речи». Мне нравится это определение, потому что важно, чтобы речь была поэтической. И тогда в этот жанр попадают люди, которые сами стихов не пишут. Такие, как Сергей Никитин, Александр Дулов, светлой памяти, или мой друг Виктор Семёнович Берковский, Саша Суханов и многие люди этого жанра. Может быть, это определение более точное. Булат Окуджава определял это, как поэт с гитарой. Может и не с гитарой, а с фортепиано, как замечательный русский поэт Михаил Кузмин или Александр Вертинский. Или с баяном, как был Серёжа Стёркин и т.д. Дело не в инструменте, дело в интонации. Для меня авторская песня началась задолго до Окуджавы. Когда вывезенный из блокадного Ленинграда и еле-еле откачанный от дистрофии, а было мне лет 10, я, кажется, в 1944 году увидел кинофильм «Два бойца» и услышал, как Бернес поёт «Тёмную ночь». И, хотя, и музыка композитора Богословского, и слова какого-то профессионального текстовика, но вот задушевность этой песни, интонации. Для меня «авторская песня» начинается именно с этой интонации. Самое главное в авторской песне, для меня, во всяком случае, вот эта самая негромкая задушевная интонация. Авторская песня чужда любого крика, исключение - любимый мною Владимир Высоцкий.
- Ну, и Шевчук, наверное, тоже?
- Шевчук не авторская песня. Шевчук – это авторский рок. Это немножко другое. Я думаю, и Шевчук, и есть ещё талантливые люди этого жанра. Сам рок построен на агрессивном крике. Просто это другая совершенно система и манера. Я не против неё, наоборот, иногда она очень интересна, но изначально это другое.
- Я сейчас чуть остановлюсь на этом. А Вы, вообще, человек, исключающий агрессию?
- Да, я человек, исключающий агрессию, потому что любая агрессия приводит к плохим результатам. Я считаю, что авторская песня менее агрессивна. Ну, вот был такой институт в Минске, который исследовал психику человека и воздействие на неё различных видов музыки. Тяжёлый рок вызывает агрессию, а авторская песня всегда вызывала успокоение и позитивные эмоции. Это интересно. Это не мои наблюдения, а наблюдения целой группы учёных, компьютерной обработки самых разных данных. Я не люблю агрессию во всяком её проявлении.
- Я сейчас немножко вторгаюсь в политическую составляющую нашей жизни. Вот почему, авторская песня, она не то, чтобы запрещается, упаси Бог, сейчас ничего не запрещается, но она некоторым образом выдавлена из общественной сферы, по сравнению с 70-ми и 80-ми годами. Как Вы думаете, почему?
- Я объясню, почему. Я тут пытался предлагать на одном из наших федеральных каналов программу по авторской песне, и это предложение было отклонено с очень интересным обоснованием: «Авторская песня – это же духовняк! Духовняк не берём. Неформат». Вот и всё объяснение, понимаете? И мне это совершенно понятно. В стране, где процветает такой убойный музыкальный жанр, как русский криминальный шансон, представляющий собой пошлейший, на грани фола, фальшивый жанр, не имеющий никакого отношения к великим песням заключенных, которые я знаю и люблю. Но имеющий очень большой, по всей видимости, этот самый «формат». Имеющий очень большое влияние на молодёжь, которую, не знаю для чего, учат отношениям «общака» или блатарей. Почему? На кого это рассчитано? Не для того ли это делается, чтобы оболванить молодёжь, потому что дебилами легче управлять? Это большое вредительство. Я хочу напомнить: когда в древней Дании хотели отравить короля, то капали яд не куда-нибудь, а в ухо. И сейчас происходит то же самое. Это попытка отравить целое поколение в нашей стране. Что может быть этому противопоставлено? Духовняк, неформат, авторская песня, которая обращается не к тому, что ниже пояса, а к тому, что в голове, в душе!
- Александр Моисеевич, это достаточно тонкий момент, хотя я с Вами абсолютно согласен. Но ведь наверняка же есть, как минимум 3-4 исполнителя авторской песни, когда границу между авторской песней и русским криминальным шансоном можно провести посредине их творчества.
- Я не интересуюсь этими людьми вообще. Я начал писать песни, подражая песням заключённых. Булат Окуджава как-то сказал, что «авторская песня родилась на московских кухнях и там же умерла, оставив несколько имён». Я вообще не москвич, я провинциал, я ленинградец. Но, окончив Ленинградский Горный институт, попал на Крайний Север аж на целых 17 лет. Работяг набирали в Туруханском крае, в местах некурортных, позднее - на Колыме. И так я впервые для себя, ещё совсем молодым человеком, познакомился с их репертуаром. Это были настоящие зэки с великими песнями, авторы которых до сих пор неизвестны. Например, такие, как «Я помню тот Ванинский порт», или «Идут на север срока огромные», или «Чёрные сухари» и прочее, прочее, прочее. Вот это настоящий русский криминальный шансон, выстраданный замученными в потёмках ГУЛАГа людьми. Вот эти песни я люблю. Те же авторы, что придумывают их сейчас за баксы, эти сытые дяди, которые сами этого не нюхали – всё это фальшак. Мой друг Игорь Губерман, пять лет позволивший себе посидеть в лагерях, послушал это всё и сказал: «Фальшак». И я с ним совершенно согласен. Значит, где проходит граница? Для меня граница проходит по тем великим песням, до которых меня тогда не было, и благодаря которым я начал писать песни. В том числе и ту песню, которую они взяли, как свою «На материк, на материк ушёл последний караван». То – настоящее искусство, то – настоящая авторская песня, далёкая от московских кухонь. Это, это шоу-бизнес.
- Александр Моисеевич, насколько странно или комфортно, или…. Поделитесь своими ощущениями, как быть патриархом жанра? Ведь, кроме Кима, никого в живых не осталось.
- Во-первых, жива ещё Новелла Матвеева, которая была замечательный поэт и писала замечательные песни, дай ей Бог здоровья. Не знаю, что она пишет сейчас, может уже вообще ничего не пишет. Вы правы, из старшего поколения в живых остались один-два человека. Вот Ким, который, кстати, моложе меня на пять лет, я последний. Это как уходящая живая натура. Это правда. И что?
- Вот как Вы себя ощущаете?
- Я не ощущаю себя никаким патриархом жанра. Вся моя заслуга заключается в том, что они умерли, а я нет. И не надо к этому относиться слишком серьёзно.
- Нет. Дело в том, что Ваше положение, с одной стороны, даёт право, а с другой стороны, и обязывает быть «истиной в последней инстанции». «Я принял, я не принял».
- Я не верю в «истину в последней инстанции», как таковую. Я вообще считаю, что старики не должны учить молодёжь. То обстоятельство, что меня всё время держат во всяких разных жюри, я считаю неправильным, потому что я – старый человек. Если бы мои песни, которые я писал 20 с лишним лет назад, судил старичок 76-и лет, я не был бы доволен. Молодых должны судить молодые. Я предпочитаю быть почётным гостем в последнее время, и никаким патриархом себя не ощущаю. Это не моё, вообще, дело, кем себя ощущать. Понимаете? Нельзя к себе относиться слишком серьёзно. Меня всегда возмущает, когда на телевидении какая-нибудь девушка с «Фабрики» говорит: «в моём творчестве» или «в своих стихах я хотела сказать», и начинает нести всякую ахинею, а стихи - дерьмо! А девушка умеет петь только с помощью современной электроники. Но не в этом дело. Я никогда не говорил о себе, что я поэт. Я могу сказать, что я пишу стихи. А поэт я или нет – судить не мне. Я не могу сказать, что я учёный. Я занимаюсь наукой, а о результате судить не мне. Человек должен очень осторожно относиться к себе. А говорить: «Я патриарх» - не дай Бог! Я себя не ощущаю никаким патриархом. Я живой нормальный человек.
- И вот сейчас я позволю себе отойти чуть-чуть от песни и опять спросить, кем вы себя ощущаете больше – учёным или же….
- Серёжа, вопрос, опять-таки, не ко мне. В «Записной книжке» Ильфа есть такая запись. Был такой поэт-художник, которого поэты считали художником, а художники поэтом. Если мои коллеги по геофизике считают меня поэтом, а мои друзья по поэтическому цеху считают меня учёным, тут мне и «крышка»! Это вопрос не мне, а им.
- Понятно. Тогда чуть-чуть про атлантологию. Это что? Это первая любовь?
- Никакая это не первая, это одна из последних любовей. В 84-м году я просто дуриком, случайно, в одной из экспедиций опустился в подводном аппарате «Аргус» на вершину подводной горы в Северной Атлантике, где мы увидели странное сооружение, напоминающее развалины древнего города. Это показалось мне интересным и я, на старости лет, стал интересоваться возможностью подведения под легенды об Атлантиде научного базиса. Мне это частично удалось, потому что уже в позапрошлом году на очередном конгрессе Русского Географического Общества в Кронштадте я делал большой пленарный доклад на тему «Легенды об Атлантиде с позиции современных наук о Земле». Я попытался доказать, что она могла быть реальной и где она могла быть. Вот, собственно, и всё. Но, к сожалению, Атлантида, атлантология – это такой предмет для оккультных наук. На какой-то конгресс атлантологов меня притащили. Там в основном последователи Блаватской. Это оккультные науки. Это понятие Атлантиды, как другого мира, в общем никакого отношения к науке не имеющие.
- Раса атлантов, третий глаз, Эрнст Мулдашев…
- Ну, да, конечно. Третье измерение. Всё это, может быть, и интересно, но это не мои дела. Вот и всё моё отношение к Атлантиде.
- Я как раз и хотел здесь, чтобы Вы провели некое разделение между атлантологией, как наукой, и… атлантософией, что ли.
- Вы абсолютно правильно ставите вопрос. Именно здесь должен проходить дед-лайн, потому что атлантология – это наука, которая на научных данных, и только на научных данных, рассматривает вопрос о том, была ли Атлантида, и где она могла бы быть. Это вопрос, прежде всего, к нам, к геологам, а вовсе не к этнографам, не к журналистам. Он сводится к очень простой задаче, чисто геологической, был ли в историческое время какой-нибудь континент или большой архипелаг, который по каким-то причинам погрузился в океан. Если не было, значит не о чем говорить. Это вопрос к нам. Я считаю, что был. И примерно представляю где. И даю геофизическое обоснование такой катастрофы в историческое время. Вот, собственно, и всё.
- И где?
- С моей точки зрения, не там, где все её находят. Между Азорским архипелагом и Гибралтарским проливом, в пределах азоро-гибралтарской тектонической зоны, в пределах системы подводных гор Хорсшу, где мы нашли эти самые развалины.
- А знаете ли Вы ещё один занятный пример, когда геология вторглась в историю? Я имею в виду Неву.
- Не знаю.
- Совершенно потрясающая история о том, что памятники на берегу Невы, сфинксы, старше неё самой, как минимум, на тысячу лет!
- Очень может быть. Но, вообще-то говоря, по данным моего друга профессора Спиридонова Михаила Александровича, заведующего Отделом Морской Геологии в Всероссийском Геологическом Институте, который занимается Невой, это не река, а пролив, и в исторические времена там существовало море. Бесполезно строить дамбу, они считают, что Петербург всё равно утонет.
- Я некоторое время назад всерьёз занимался историей Старой Ладоги, и геологией, и археологией. Сама по себе история про град Китеж, помните же?
- Да, конечно.
- Есть очень серьёзные основания полагать, что град Китеж это некий образ Новгорода-Хольмгарда, который фактически поднялся из Ильменя, когда там спала вода, ушедшая в Балтику через Волхов и Ладогу, после того, как пробилась Нева!
- Всё может быть. Очень может быть. Хотя Александр Ярославович Невский очень своеобразно защитил Новгород от немцев, возглавив объединённые татаро-русские дружины, чтобы задавить непокорных князей. Новгороду ничего не угрожало. Новгород он спас, а другие княжества погубил. За что и был отравлен.
- Алексей Толстой про него же написал фразу: «Тут много всякой дряни настало на Руси».
- Это правда. Он объявлен святым, потому что защитил Русскую Церковь от западного влияния. От Тевтонского ордена и т.д., и для Церкви это было важнее, чем татаро-монгольское иго, которое было толерантно к православию.
- И при этом Вещего Олега, который пытался окрестить Русь до Владимира, и за это принявшего мученическую смерть, они святым не объявили!
- Что вы хотите? Это политика.
- Вернёмся к атлантологии. Вы сказали про место. Давайте здесь чуть-чуть поговорим, наверное, не о профориентации, а о душевной ориентации человека. Вот существует человек-учёный, имеющий, ну, не на уровне Эйнштейна, но, всё-таки, мировое имя. Существует человек-поэт, вот мы уже говорили о «патриархе жанра». И вдруг, в 84- году, что-то его заставляет направить свою энергию в совершенно противоположную сторону. Вы всегда живёте и только тем, что Вам интересно?
- Стараюсь, во всяком случае. По мере возможностей, которые не всегда есть.
- А где та самая граница? Как в советское время были, так называемые, «летуны» - на одной работе поработали, на другой работе поработали…
- У меня этого нет.
- Я понимаю, что у вас этого нет. Но в каком случае «душа обязана трудиться», в каком случае себя нужно заставлять что-либо делать?
- Не знаю. Мне всю жизнь везло. Мне всегда очень нравилось. И геофизика мне очень нравилась, и в Арктике мне очень нравилось работать. Я уже не говорю об океане, это вообще очень интересно. Это то, что мешало мне бросить работу и заняться литературой, а теперь уже поздно.
- У Вас сколько книг?
- Каких? Научных или литературных?
- Литературных.
- Что-то неприлично много. Сейчас, по-моему, в «Азбуке классики» издана 34-ая книга.
- Книга стихов? Или проза там тоже есть?
- Имеется в виду книги стихов, песен. И вышли четыре или пять книг прозы у меня, из этих 34-х, а в основном стихи и песни. И новое там есть и старое. Я что-то продолжаю писать по мере слабых сил. Полгода назад в Питере вышла книга «Ночной поезд». Стихи и песни, написанные в 2008-2009-х годах.
- Вы когда написали последнюю… вернее, крайнюю песню?
- Mесяца полтора назад.
- Уж извините за вопрос, но всё равно, для нас Александр Городницкий существует, как «На материк, на материк» или «Атланты держат небо» и т.д. Очень хочется сейчас себя перекрыть сорокалетней, пятидесятилетней давности?
- Абсолютно не хочется. Хотя сознание того, что последние стихи лучше того, как все считают, написанного 30-40 лет назад, мне даёт слабую надежду писать дальше.
- Здесь, наверное, следует говорить о другом. Лучше-то они лучше, но в резонанс вошли те. Сейчас изменилось массовое сознание.
- Правильно. Но, честно говоря, чихать мне на массовое сознание.
- Почему?
- По той простой причине, что массовое сознание вещь достаточно зыбкая и ориентироваться на него не нужно. Я уже не поспею за массовым сознанием, потому что по эстетическим критериям, что я люблю, я человек другого века, другого поколения, а массовое сознание меняется стремительно. За ним, в общем-то, не угнаться.
- И всё-таки, вот есть песня. О чём вы пишете?
- О том, что меня волнует. У меня нет никаких специальных тематик. Например, они разные совершенно, от песен о поздней любви, что в моём возрасте уже почти невероятно, до песни, наделавших много шума и скандала в Интернете, «Севастополь останется русским». Только ленивый человек её либо не ругал, либо не ставил себя на сторону этой позиции. Это уже имеет отношение к бездарной политике всех наших правителей. Или песни «Народ и язык», написанной для фильма «В поисках идиша», Народ умирает тогда, когда умирает Язык.
- Можно мы к этому немного с другой стороны подойдём?
- Пожалуйста.
- Вот Вы только что упомянули тему «Севастополь останется русским» и сразу же перешли к теме «идиш». А Вы кто? Вы русский или еврей?
Г-Хороший вопрос. Одно из моих узловых стихотворений называется «Родство по слову», которое тоже вызвало очень большой шум, в основном за рубежом, и большое негативное отношение у некоторых еврейских общин, как в Израиле, так и в США. Именно поэтому, свою книгу, выпущенную в Израиле на русском языке, я назвал «Родство по слову». Видите ли, по крови я еврей, а по языку, по воспитанию, по всем своим привязкам, если считать, что родина человека – это его язык, прежде всего, да ещё у меня и Ленинград, я, конечно, русский. К сожалению.
- Почему, к сожалению?
- Потому что было бы хорошо, если все эти вещи совмещались. То есть, родство по крови и родство по слову. У меня они разделены.
- А вообще, та великая еврейская культура идиша, которая была уничтожена в конце сороковых, вместе с Михоэлсом, Квитко, Маркишем, Вы её каким-то образом застали?
- Очень мало. Застал её обломки. Мои родители говорили на идише, когда хотели, чтобы я не понимал, о чём они говорят. Поэтому идиша я не знаю. Спохватился я достаточно поздно. Почему и был сделан фильм «В поисках идиша». Когда я в 75 лет спохватился, что я не знаю ни языка, на котором говорили многие поколения моих предков, ни великой культуры. Поэтому этот фильм и был сделан.
- Собственно, и Бен Бецалель говорил на идише.
- Ну, конечно. К сожалению, я уже эту культуру не застал. Этому посвящен и мой фильм и поэма, написанная в период работы над фильмом «В поисках идиша», которая опубликована в последней книжке моих стихов «Ночной поезд» в Санкт-Петербурге.
- Давайте попробуем смоделировать. У нас же безумно любят, у нас сознание такое: «Я себя под Лениным чищу». У нас же обязательно нужно себя под кем-то чистить.
- Да нет. Не надо себя ни под кем чистить. Надо чистить себя под собственной совестью, если она есть.
- И всё-таки. Давайте представим себе еврейскую семью, в которой растёт, вступающий во взрослую жизнь, молодой человек. Ему может быть как 14, так и 20 лет. Совершенно очевидно, что Израиль ему Родиной никогда не станет, даже если он сейчас поедет туда…
- Почему? Если он хочет, он может приехать в молодом возрасте туда – и станет. Многие мои друзья именно так и поступили. Начиная с моего друга Губермана, замечательного поэта, и многие другие. Они выбрали себе другую Родину и продолжают писать по-русски.
- Нет. Тот же В.П. Аксёнов как-то сказал гениальную, блестящую фразу: «И тут-то я сообразил, что я не дома, а на Родине». И мой очень близкий друг Миша Генделев, которого вы наверняка знали…
- Да. Умер, бедняга. Очень хороший поэт был.
- Да, не только поэт хороший, но и человек очень хороший. Дело не в этом. Человек жил в Израиле долго, реализовался, но, всё равно, Израиль не стал ему Родиной.
- Ну, тоже самое – Женя Клячкин, мой близкий друг, который погиб там…
- А что там произошло? Он утонул?
- Сердечная недостаточность во время купания. И всё. Он не утонул. Остановилось сердце. Спасательная группа не нашла в лёгких воды. Качался на волне и просто помер.
- Но Вы остались здесь даже тогда когда все уезжали…
- Я здесь декларирую своё еврейство. Кто-то написал, начиная с Льва Анненского, и кто-то ещё, я не помню: «Городницкий один из немногих современных поэтов, которые касается темы еврейства и декларирует свою национальную принадлежность». И, действительно, это так. И мой друг Александр Кушнер, и другие современные поэты, тот же Бродский, всегда обходили эту тему, по возможности. Но для меня это очень важная тема по двум причинам. Я чудом избежал гибели во время Холокоста, объясняю, почему, и в фильме и в книге воспоминаний. Не сдох в Блокаду Ленинградскую, я блокадник… И, кроме этого, сегодняшний разгул нацистов, абсолютно никак не укрощаемый силовыми структурами и народный антисемитизм, пришедший на смену государственному…
- Откуда он взялся?
- Он взялся из-под спуда. Всё равно людей 70 лет воспитывали по принципу «евреи, евреи, евреи, кругом одни евреи. Они люди второго сорта». Это первое. Второе – он взялся от того, что во время недолгое время просуществовавшего Демократического правительства, как в 20-е в Германии, евреи кинулись во все сферы, в том числе и финансовые. В этом отношении и здесь есть, и там был, как бы, и повод для этого. Но это именно повод.
- Извините, влезу и здесь. Дело-то не только в антисемитизме. Почему в стране, в которой упорно утверждали, что возникло новое исторически сложившееся общество людей, под названием «советский народ», вдруг вспыхнул национализм во всех областях?
- Абсолютно с Вами согласен.
- Почему? Украинский, белорусский, русский.
- Объясню, почему. Просто сняли крышку с котла, и всё, что там тлело, вырвалось наружу. Я надеюсь, что всё это рано или поздно устаканится, на основе общеэкономической и культурной интеграции. Свою песню «Севастополь останется русским» я написал, и после этого меня обвиняли в русском шовинизме, что я империалист. В Интернете какой-то антисемит написал в мой адрес: «Вот дожили! Уже жиды стали ультра-патриотами России!» Вот такое дело. Поэтому я написал поэму, я сделал фильм, который я считаю своим долгом перед своими убитыми, замученными, предками многих поколений. Эта тема меня в последнее время очень волнует. Чем старше становится человек, тем больше он интересуется своими корнями.
- Мне безумно обидно, что я не успел поговорить ни с одним из своих дедов и бабок.
- Вот. У меня – то же самое. Дело в том, что я начинал писать первый вариант своей книги воспоминаний, когда от рака умирал мой отец. И я понимал, что ему остался месяц, и вдруг спохватился, что я ничего не знаю. И я попросил его начать воспоминания, чтобы отвлечь его от болезни, и он начал писать. Недолго он писал, к сожалению. Но у меня возникла мысль, что в память о нём, в память о безызвестных предках, нужно написать книгу воспоминаний, где упомянуть о них, а то так о них никто ничего и не узнает. Это был первый толчок. Сейчас эта книга выдержала пять или шесть изданий. Последний вариант её «И жить ещё надежде», опубликован издательством «Вагриус» в серии «Мой XX век». Там есть моя книга. Толстая такая. Как сказал главный редактор: «У Вас такая толстая книга воспоминаний, ещё толще, чем у Троцкого».
- Вам, сейчас вряд ли, а вообще была свойственна творческая зависть? Например, услышали песню и - «Ух, как жаль, что не я её написал»?
- Знаете, как ни странно, нет. Потому что, смешно завидовать чужим успехам, чужой славе. Мне всегда было интересно, что из моей жизни, из моих ощущений может получиться. Поэтому, нет, не было.
- Из того, что Вы слышали, последние, скажем, 10 лет, что на вас произвело наибольшее впечатление? Кто?
- Трудно сказать. Из авторской песни Вы имеете в виду или вообще?
- А что ещё производит впечатление?
- Стихи ещё. Но стихов я мало слушаю в последнее время, а песен много, потому что участвую во всяких жюри. К великому сожалению, я бы очень хотел найти что-нибудь такое, чтобы грело душу и стало бы таким важным для меня, но, увы, ничего такого я не слышу и не читаю в последнее время. Я вообще довольно мало читаю, в молодости как-то много читал всего, а сейчас ….
- Помните, как у Соллогуба: «- Вы читали то-то и то-то? - Нет. - Почему? - А я все хорошие книги уже прочёл. Нешто я стану читать то, что сейчас пишут?»
- Нет. Я очень многие хорошие книги не прочёл. Я для себя не открыл, например, Пруста, многих других замечательных писателей. Знаете, несколько лет назад, когда ещё был на свободе Ходорковский, я попал в жюри премии «Буккер. Открытая Россия». Я по должности прочитал 48 романов на русском языке. Это надолго отбило охоту читать романы. Сейчас, наверное, уже прошла идеосинкрозия, просто времени нет совершенно.
- Вы сказали о Ходорковском, потому что это была его премия? Он финансировал?
- Да. «Буккер. Открытая Россия» его премия. Жалко, что её теперь нет. Как жалко, что он «сидит».
- Да нет. Я полагаю, что и то и другое временно.
- Не думаю. Премия – Бог с ней. А с ним - я думаю, это можно и не обсуждать. Надолго.
- Нет. Дело в том, насколько быстро развиваются события. Я смотрю сейчас на абсолютно полный развал страны, всё как раковая опухоль расползается. Сыпется всё, начиная от поездов…
- Сыпется-сыпется, действительно.
- Очень интересные у нас метаморфозы. Хотя, да. Как говорится в одной еврейской пословице: «Упаси тебя Бог жить в эпоху великих перемен», да?
- Да. Но у нас пока не видно великих перемен. Я бы хотел быть вдали от великих перемен, потому что как писал неплохой русский прозаик и поэт: «Не дай нам Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Вряд ли это что-то поменяет.
- Вот, я понимаю, что вышли на вас неплохие ребята, да и со мной говорить Вам не очень противно, поэтому вы согласились принимать участие в этом фестивале, при этом сказали мне перед этим, что «этих фестивалей в стране 400, как минимум».
- Так мне сказали. Их действительно много. В Интернете можно посмотреть. И за рубежом их очень много. За последние два года я был на фестивалях в Израиле, Америке - 3 фестиваля, в Канаде - 2 фестиваля, в Германии - 2 альтернативных фестиваля, которые терпеть не могут друг друга и т.д. И, как все русские фестивали, у них есть «свои», «чужие». Грушинский фестиваль развалился на две части, после чего я перестал к ним ездить, хотя был председателем жюри тридцать и двадцать с лишним лет. Они все враждуют друг с другом. А что делить? Как сказал бы Светлов, «между ними идёт борьба за несуществование».
- Вот идея нашего фестиваля, по крайней мере, моя идея нашего фестиваля - примирить их всех. Чтобы, во-первых, Антон Иванович перестал сердиться. Но кроме этой идеи, какую бы Вы ещё нам посоветовали? Чего, с Вашей точки зрения, не хватает в тех фестивалях, которые вы знаете? На чём мы смогли бы сыграть? Что мы могли бы сделать? Что вытащить? Что выявить?
- Прежде всего, не хватает талантливых авторов. Это такой дефицит. Мы с Вами не в силах это изменить.
- В силах. Я объясню, почему. Я сейчас подбиваю материальную базу для этого фестиваля такую, чтобы мы могли хоть с Сахалина выписать сюда автора.
- Ну, хорошо. Вот с Байкала надо одну девочку выписать, это, я думаю, будет интересно. И, второе, не хватает того, что я назвал бы школой авторской песни, то есть семинара, объяснения людям того, что они делают, что они пишут. На фестивалях в последнее время развилась тенденция получения призов, награждения медалями… Не хватает чистого стремления овладеть какими-то азами творчества, чтобы работать дальше.
- А вот сразу, в процессе ответа на этот вопрос, у меня возникло предложение по поводу Вашей активности. А вы могли бы провести мастер-класс для авторов внутри фестиваля?
- Я только что вел мастер-класс внутри фестиваля в Ессентуках. Три дня назад. У меня были, как раз, авторы песен. Мог бы, конечно. Я обычно веду мастер-классы.
- И у Вас есть критерии, по которым вы можете сказать: «Это хорошая строчка, это плохая»?
- Не только строчка, но и целиком песня. Критерии, конечно, есть.
- Критерии и у меня есть. Критерии практически у всех есть, но можете ли вы их объективно сформулировать?
- Да. Безусловно. Как сказал наш руководитель литобъединения в Дворце пионеров: «Друзья, я не смогу вас научить писать хорошие стихи, это только Господь может. Но если я смогу вам привить вкус, чтобы вы смогли отличать плохие стихи от хороших, вы сами сможете быть себе критиками». Вот это главная задача мастер-класса.
- Естественно.
- Вот именно это я и пытаюсь сделать. Я пытаюсь переводить разговор в другую плоскость, это очень просто. У меня очень большая школа. Обсуждаемый человек поёт или читает стихи, и я спрашиваю всех – нравится, не нравится. Потом, объясните, почему нравится или почему не нравится. Они начинают включаться в разговор, я их немножко подправляю. Через час я могу уйти, они даже не заметят моего отсутствия, они начинают обсуждать сами. Это очень важно.
- Александр Моисеевич, мы сейчас разместим это интервью на сайте, и я убеждён, что через некоторое время на сайте появятся люди, задающие Вам вопросы.
- Да ради Бога!
- Вы готовы на них ответить?
- Да!
- Спасибо!
- Вам спасибо!