Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

30 September 2009

«Союз Нерушимый» (1947)

Костя потянулся к звонку, нажал на него три раза, потерся правым башмаком о левую брючину, но сволочь Юрик ткнул его локтем в бок, он потерял равновесие и чуть не упал. Юрик довольно захихикал.
- Отвали, Данилыч, надоел.
Дверь открылась, Гешина мама улыбаясь, вытирала руки о фартук.
- Здрасьте, Анна Петровна, Гешка дома?
- Да, Костик, проходите, ребята. Юра, тоже здравствуй. Чай будете?
- Да нет, спасибо, мы дома поели.
Из комнаты послышался Гешкин голос:
- Привет, заходите.
- Не, Гешк, выйди на лестницу, а?
Держа в руках какую-то фанерку с застрявшим в ней лобзиком, одноклассник вышел на площадку.
- Ну? Чего случилось-то, а?
Костик Удальцов почесал нос и оглянулся на Юрку Данилова. Тот снова хмыкнул.
- Слушай, Львович, я сегодня в гости иду, к Ленке Майзель, это моя знакомая из 173-й женской. У нее, вроде, день рожденья, одноклассницы будут. Родители уходят, квартира отдельная. Она просила двух друзей позвать.
- Подружки-то – ничего?
- Ну-у… Наверное, да. Одна у нее, я видел, – закачаешься!
- А чего дарить будем?
Тут встрял Костик.
- Юрка ей цветы купит, а я артистов взял. Набор открыток. Там – Переверзев, Володин, Самойлов… совсем новые!
Гешка повернулся в дверь:
- Ма, тут мы к девочке на день рожденья собрались… У тебя ничего нет, чтоб подарить, а?
Анна Петровна минуту подумала, потом достала кошелек и протянула деньги:
- На, вот, купи торт к чаю, хороший подарок будет.
- Да ладно, мам… у меня есть деньги-то…
- Бери, бери. У меня зарплата во вторник.
- Ну, Львович, мы тебя внизу ждем!
И закрыв за друзьями дверь, Гешка побежал в ванную снимать с растяжек свои клеши.

- Любушка, до свиданья, доченька любимая, веди себя хорошо!
Хлопнула дверь машины, зафырчал мотор и во дворе на Пушечной опять стало тихо.
Сентябрь выдался на удивление теплым и приветливым, листья уже стали набирать желтизну, но осень как-то не чувствовалась.
Любка Рымпель привыкла оставаться одна. Мама часто ездила «на гастроли» по подмосковным колхозам. Вот и сегодня, когда приедет – не сказала. Все бы хорошо, только ночью по полу бегали крысы: комната была полуподвальной, и вывести их никак не удавалось.
Любке, вообще-то, нравился новый мамин муж, певец Стремоусов. А что вы хотели: друг Шульженко, поет в джазе Покрасса, красивый, высокий… И в отличие от предыдущих, папой называть себя не заставляет.
За мамочкой на машине заехал администратор. Любка всегда хохотала над его кепкой с длинным козырьком, про которую он гордо говорил: «Это ж Гарри Пиль, фасон №16!» Кепку он привез из Шанхая, куда в самом конце войны покрассовцы ездили на гастроли. Рассказывал он об этом каждый раз, как приходил к ним.
Милый мужик, только сегодня как-то уж очень противно облизал ее взглядом. Закрыв дверь, Люба даже поёжилась.
А потом стала собираться. Ведь у Ленки Майзель – день рожденья!

- Генюра, а домой когда?
- Ма, ну день рожденья же!
- Ты уже, конечно, взрослый, но мы с тетей Лилей волнуемся!
- Вы мне еще про «Черную кошку» вспомните!
- Давай, как договаривались: самое позднее – с гимном!
Радио на кухне работало всегда, и гимн Советского Союза был условным ориентиром: ровно двенадцать ночи.
Геша сбежал вниз, хлопнул дверью и махнул рукой Костику и Данилычу, которые сразу поднялись со скамейки и пошли в сторону Палихи.
Из-за угла навстречу вынырнула стайка шпаны во главе с Валькой Гвоздем. Данилов и Удальцов растерянно притормозили, оглядываясь на Гешку, он быстро нагнал их и помахал рукой.
- Пламенный привет Гвоздю и всем гвоздикам!
Пацаны заржали в ответ и снисходительно прошли мимо.
Гешку уважали, как в школе, так и в районе.
Пару месяцев назад в ЦДСА был концерт, в котором участвовали все «киты» послевоенной эстрады, в том числе и Лев Миров с Евсеем Дарским. После концерта только Дебору Пантофель-Нечецкую («Картофель-Немецкую», как балагурили москвичи) встречал шофер, остальные пошли пешком по бульвару: погода была хорошая. Впереди рассекали Илья и Леонид Набатовы, дядя Миша Гаркави и Дарский. Гешка давно не видел отца, поэтому они отстали шагов на десять и о чем-то с интересом разговаривали.
Уже слегка стемнело, со скамейки, на которой сидела поздняя компания, вдруг донеслось: «Смотри, смотри: Миров идет… с кем-то!» Заслуженный артист привычно приосанился, желая сделать приятное сыну, приобнял его за плечо и сказал что-то, на тот момент очень значительное.
Парни проводили их глазами, и Лев Борисович услышал: «Ну-у… это ж, наверное, отец его!»
Потом все эстрадники громко хохотали, и Гаркави сквозь смех поучительно вещал: «Лёва, старый ты поц, никогда не след считать себя знаменитым более, чем ты есть!»

А Любка Рымпель стояла в нерешительности перед огромной чужой дверью.
Опустила глаза вниз, посмотрела на свои разношенные башмаки, вздохнула, потом аккуратно приложила ухо к дубовой панели, ничего не услышала, зажмурила глаза и повернула ключик звонка. Из-за двери послышался Эмкин голос: «Мам, это ко мне!»
Дверь открылась, в щель высунулась голова Эмки Савиновой с прижатым к губам пальцем, потом голова исчезла и показалась рука с парой туфель.
Туфли были новые, красивые, розовые и с пряжками.
Потом снова высунулась сама Эмка:
- Бери скорее, пока мама не вышла! Вечером в дверь не звони, набери из автомата, я тихо открою. Всё, пока!
Дверь чуть было не закрылась, но Любка успела вставить в щель ногу в ненавистном ботинке и яростно зашептала:
- Погоди, Эмка, а куда ж я эти дену?
- Ты с ума сошла? Щас я эти «шкары» к себе поставлю! На, вот, газету, там под батареей спрячь!
Дверь захлопнулась.
Любка немного постояла, потом положила подарок – книжку в красивой бумаге – на ступеньки, присела рядом, расшнуровала сначала один ботинок, потом другой, сняла их и надела на ноги два розовых чуда.
Распрямилась, постояла в третьей позиции, потом в четвертой, сделала несколько па и решила, что идти в них по улице просто страшно. Она снова натянула ботинки, думая переобуться уже в подъезде у Майзель, а потом опять посмотрела на туфли и поняла, что все-таки не сможет удержаться от того, чтобы пройтись по Петровке прямо в них.

На праздничный обед были котлеты с картошкой, запивали «ситром», а потом пили чай с конфетами, пирогом и принесенным тортом.
Гешка Миров хохмил, откалывал разные штуки, Костик и Юра громко смеялись. Люська Арзуманова тоже хохотала, как ненормальная, а подруги переглядывались, боясь, что с ней случится обычная неприятность. Агнесса Кикиджан даже заглянула под стол, но все обошлось.
- Ребята, а кто может бутылку на ребро поставить, а? Слабо?
Данилыч пожал плечами, взял бутылку из-под «ситра» и попытался поймать равновесие на самом уголке донышка. Не получилось.
Потом попробовал Костик, и бутылка вообще упала на пол.
Гешка торжественно поднял бутылку, сделал над ней несколько пассов руками, на манер Кио, прищурился, и… бутылка, словно по волшебству, замерла на скатерти в совершенно неестественном положении.
Любка смотрела раскрыв рот от удивления, подруги тоже были потрясены.
Миров торжествующе обвел глазами всю компанию.
- Ну, Львович, ты даешь! Прям, как Дик Читашвили!
- А меня все вещи слушаются!
Такого быть просто не могло.
Любка подсела поближе, продолжая всматриваться в немыслимую картину. Вдруг она заметила, что под бутылкой на скатерти заметен какой-то бугорок. Рядом лежал коробок спичек.
Иллюзионист Гешка заметил направление Любиного взгляда и, чтобы избежать разоблачения, первым захохотал, схватил бутылку и достал из-под скатерти заранее спрятанную спичку.
- Львович, ну, ты даешь! - восторженно повторил Костик.
Все стали реагировать, кто разочарованно, кто, наоборот, восхищенно.
Потом играли в «садовника», мальчишки втихую бегали курить на лестницу. Любка предложила хозяйке помыть посуду, та только махнула рукой:
- Успеется!
Никаких ухаживаний, конечно, не было, все ж комсомольцы. Люба только иногда ловила на себе взгляд Геши Мирова, но разговор никто из них не начинал.
Около одиннадцати сквозь смех услышали, что в замке повернулся дверной ключ.
- Ну, молодежь, как отдыхается?
Ребята сразу вскочили и засобирались, Костик Удальцов стал зачем-то поправлять пиджак:
- Здравствуйте! Мы, вообще-то, уже уходим…
Ленкина мама сняла искусственное боа и повесила на крючок. Она улыбалась, папа поддерживал ее за талию. Было заметно, что они слегка «навеселе».
- Ну, а куда торопиться? Мы что – такие страшные?
Гешка посмотрел на часы:
- Да нет, что вы. Просто уже поздно, мама мне только до двенадцати разрешает, чтобы с гимном пришел, а еще девочек нужно проводить…
- А-а… ну тогда – другое дело. Молодцы.
Данилов зашептал Мирову на ухо:
- Львович, ну ты стратег! Молодец! Теперь уж у них даже разрешения спрашивать не нужно! Ты кого поведешь? Я – Агнеску!
Для себя Гешка уже все давно решил, так что Данилову, соответственно, доставалась хохотушка Арзуманова.
Все уже толпились в прихожей, Любка шипела, что посуду так и не помыли, именинница только отмахивалась и громко вопрошала:
- Па, а где вы сегодня были, в «Астории»?
- Нет, малыш, дядя Жора любит «Арагви». Между прочим, мы сегодня сидели в любимом кабинете Сталина!
Гешка не стал прерывать восхищенное «У-у!», но в том кабинете с видом на грузинских певцов он бывал и сам. Кроме Иосифа Виссарионовича, туда частенько хаживали артисты, включая и его отца, который любил там отмечать свои праздники.
В разные стороны разошлись буквально у подъезда: Люська жила недалеко от школы, на Чехова, а Агнессу Кикиджан пританцовывающий Юрик повел в сторону Пушкинской площади.
Люба медленно шла вниз по Петровке.
- Я – на Пушечную, напротив «Савоя».
Это было в совершенно противоположную для Гешки сторону, но торопиться и суетиться совсем не хотелось.
- Очень хорошо, мне, как раз, по пути.
Шли молча, но метров через двести Любка вдруг сказала:
- А у меня мама – тоже артистка!
- Ух, ты! А кто?
- Нина… Стремоусова.
- Николая Стремоусова знаю, певец такой, а Нину… тоже певица?
- Нет. Она недавно за него вышла. Она раньше Рымпель была.
- А-а!
За гешкиным «а-а!» следовало слышать «ну, конечно, тогда знаю», но он такую не знал. Впрочем, ситуация была знакома: его маму, как актрису, тоже не знал никто.
Гешка выдохнул и вдруг сказал:
- Знаешь, и у меня мама актриса, ее тоже никто не знает! И от нее отец ушел несколько лет назад.
- Папа у меня умер. Я совсем маленькая была…
- Тьфу, я дурак. Извини.
- Ничего.
Они прошли еще несколько шагов, и тут давно скрываемая и мало осознаваемая правда посыпалась уже из Любки:
- Папа умер, когда мне четыре года было. Мама после него четвертый раз замужем. Все артисты были… нет, один – администратор в театре. Папа Витя… Коршунов. А во время войны он стал интендантом. Помню, он откуда-то приехал, мамочке подарки отдал и в магазин пошел, а она стала его вещи разбирать… И в чемодане увидела женское белье не своего размера, а когда он из магазина пришел, она его чемодан на лестницу выбросила, и всё. Он потом уехал, в Горький, кажется…
Любка сама не понимала, почему она всё это рассказывает совершенно незнакомому парню… пусть милому, симпатичному, пусть сыну знаменитого актера… Но остановиться она уже не могла и сквозь слезы продолжала:
- Она всегда так со всеми рвала. В один миг! До Коршунова был артист Голованов, ты его знаешь. Помню, он меня совсем маленькую на санках домой вёз, а я тогда очень куклу хотела, из магазина в Грохольском переулке, и они с мамой мне давно обещали… так вот, везет он меня, а я ему говорю: - «Ты чего так медленно меня везешь!», а он мне: - «Ах, ты так со мной разговариваешь? Тогда не будет тебе куклы!»
Гешка знал артиста Сергея Голованова, он играл в 1-м Колхозном Театре, а потом в разных фронтовых… А Любка ревела уже в голос:
- Я помню, у него сестра жила в Гжели, под Москвой, сад красивый был, там для детей были домики… еще сын его сестры был, Толик... И вот, они как-то поссорились, мама ушла прямо без вещей, был мороз, она несла меня на руках до станции и плакала, плакала… В общем, и это замужество кончилось…
Гешке безумно хотелось ее сейчас обнять, и пусть бы она ему в курточку плакала, но позволить себе такое он не мог. А Любку всё несло:
- А после него еще композитор был, из Молдавии, он в конце войны здесь жил… Штефан Няга зовут… Говорил маме, что женится, а потом мы узнали, что у него в Кишиневе уже есть жена и сын… Ой! Уже времени-то!
На часах было без четверти двенадцать, но сам Гешка уже смирился с тем, что опоздает.
- А что, мама заругает?
- Да… Н-нет… Знаешь, мне срочно нужно на Кирова попасть, там, где дом МГБ, знаешь?
- Это зачем?
Любка не могла сказать, что Эмка Савинова ждала свои роскошные розовые туфли уже часа два. По Кузнецкому они пошли заметно быстрее, почти бежали.
- Там… ну, понимаешь… мне нужно к подружке зайти.
- А-а… в 12 часов ночи…
- Нет, нет, это не то, что ты думаешь!
- А я ничего не думаю…
Любка вспыхнула:
- Ну и ладно, иди домой, я сама.
Она резко повернулась и побежала в сторону площади Дзержинского, резко притормозила, зачем-то посмотрела на свои туфли и быстро пошла дальше. Гешка посмотрел вслед, плюнул и стал ее догонять.
- Извини.
Дальше опять шли молча.
«Дура я, дура! Зачем его с собой потащила, как я теперь в своих «шкарах» покажусь!»
«Интересно, она там надолго?»
К Дому Чекиста на слиянии улиц Мархлевского и Кирова подошли, уже приводя в порядок дыхание. У подъезда маячил дежурный в эмгэбешной форме.
Любка повернулась к Геше:
- У тебя монетка для телефона есть? Я потом отдам!
Гешка порылся в карманах, и достал пару пятаков, двугривенный и рубль.
- Ладно. Подожди меня здесь… Товарищ постовой! Извините, мне к подруге в тридцать шестую квартиру нужно, на минуточку, но вдруг там все уже спят… можно я от вас номер наберу?
- Да уж конечно спят! Завтра приходи.
- Извините, мне сегодня, срочно надо…
- Ну, ладно, звони уж.
«Бэ три – восемнадцать – сорок два», - палец быстро набрал нужный номер на черном диске стоявшего на столике дежурного телефона.
- Алё, это я!
В ответ трубка зашипела эмкиным голосом:
- Ну, подруга, нагулялась? Чтоб я еще хоть раз тебе что-нибудь! Да все уже спят давно, а ты…
- Я поднимаюсь, открывай дверь!
Любка уже второй раз сегодня поднималась в лифте на шестой этаж. Последний раз оглядела себя всю в большом зеркале, бережно сняла туфли, внимательно осмотрела и с облегчением увидела, что ни одной царапинки не прибавилось. Дверь Савиновых была приоткрыта, оттуда уже торчала эмкина рука.
- Спасибо, Эммочка!
- Давай уж! Тихо ты тут, дверью не хлопай!
- Спасибо, еще раз!
Дверь тихо щелкнула.
Уфф. Развернув под батареей газету с ненавистными «шкарами» Любка переобулась.
«Слава Богу, темно. Может, не заметит. Ч-черт! У подъезда фонарь яркий!»
Любка быстро сбежала с лестницы.
- Ну, вот и всё. Пошли!
Гешка старательно затушил папиросу и кивнул постовому, который расплылся в плотоядной улыбке у девушки за спиной и понимающе подмигнул. Геша отвел глаза.
«Половина первого, дома буду часа в два…»
До Пушечной было минут десять ходу. Гешка всю дорогу рассказывал про своего приятеля Ваську, отца которого после войны послали работать в Берлин, он и Ваську взял с собой, а летом тот приезжал на каникулы, одетый как Гарри Пиль (тут Любка хихикнула), и говорить мог только о тряпках. Что с людьми заграница делает…
Любка выбирала путь по темной стороне улиц, а Геша всё не мог понять, почему. На её ботинки он даже ни разу не взглянул, как, впрочем, и на давешние розовые туфли…
Прощались у ворот. Во двор Любка его, естественно, не пустила. А то еще увидит, в каком подвале она живет…
- А… давай в кино послезавтра сходим? В «Уране» на Сретенке новый фильм с Орловой. «Весна» называется!
- Ну… не знаю. Может быть.
- У вас телефон есть? Дай, я позвоню!
- Ты свой скажи. Я сама позвоню, ко мне звонить неудобно.
- Очень простой, сплошные тройки: Дэ три - семьдесят три - тридцать!
- Ну, ладно. Пока.
Теперь домой!
Трамваев можно было не ждать, и Гешка Миров бежал, как никогда раньше. Он опаздывал, как маршал Груши под Ватерлоо, при этом прекрасно знал, что мама не спит, а завтра ей с утра на работу… Редкие машины, шипя, проносились мимо, а Гешка всё бежал, бежал…
Пересекая Палиху, он увидел часы: без пяти два, черт!
Влетая в подъезд, он уже знал, что мама стоит сейчас и курит на лестничной площадке своего четвертого этажа.
«С гимном, с гимном… приходить нужно с гимном…»
- Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь! Да здравствует созданный волей народной, единый, могучий Советский Союз!.. – вдруг запел он.
Анна Петровна смотрела сверху на поднимающегося по лестнице сына. Физиономия его сияла, как… Подобрать сравнение она не смогла.
- Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, и Сталин великий нам путь озарил! На правое дело он поднял народы, на труд и на подвиги нас вдохновил!.. Мама, я – с гимном, как и обещал!
«А сынок-то вырос. Шестнадцать уже… Похоже он сегодня влюбился, ну и ладно, значит, пора», - Анна Петровна глубоко вздохнула
- Проходи, умывайся, и – быстро спать… тоже мне, певец!

Я здесь собрал воедино сразу несколько историй.
Мой папа, когда в первый раз вернулся домой в два часа ночи, и вправду пел гимн, поднимаясь по лестнице. Да и мама, бывало, одалживала туфли у своей подружки, Эмки Савиновой, и познакомились они с отцом как раз на дне рождения у Лены Майзель, но… конечно же, всё это было не в один и тот же день. А диалог их я, честно говоря, полностью придумал.
Но вот мне видится, что всё это было именно так, уж простите.