Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

9 May 2009

ШТИЛЬ

Сигарета продолжала дымить. Андрей выковырял ее пальцем из кучи старых бычков, слегка обжегся, чертыхнулся и попытался снова затушить.

- Нет, старик, это все не просто так, и не нужно мне читать морали. Максимально серьезно, насколько я вообще способен. Мало? Кому?! А Юрасика я практически не знаю, с какой стати мне о нем думать? Слушай, я ведь ее не насиловал, у нее своя голова есть, кроме всего прочего. Ладно, кочумай. Разберусь. У тебя струны есть? А я два комплекта Эдику впарил. Сейчас-то я на старых поиграю, а к фестивалю надо бы сменить. Полтинник. Хватит с тебя, не дяде Васе отдаешь. Всё, до завтра.

Дурацкая сигарета все дымила. Андрей взял пепельницу, подошел к окну, осторожно выглянул вниз и быстрым движением опустошил ее в открытую форточку. Потом прислушался, не слышно ли ругани прохожих, поставил баночку на место, огляделся и начал наводить относительный порядок. Пустые бутылки отправились на кухню и легли в общую поленницу под окном, носки, трусы и рубашки нашли себе покой в тазу под ванной, а тарелка со стаканом неуверенно расположились на горке, высоко над уровнем раковины.

- "Больше сюда ничего не влезет, пора мыть," - с досадой подумал Андрей и включил воду. Кран удивленно чихнул, заурчал и, недовольный тем, что его побеспокоили, выплюнул первую порцию ржавой воды. Андрей взял веник и вернулся в комнату. В дверях остановился, подумал, положил веник и полез на антресоль за пылесосом.

Включенный в сеть, пылесос удивился, наверное, не меньше кухонного крана и, будучи вырван из состояния нирваны и глубинного самосозерцания, с отвращением принялся выполнять свою грязную работу. Хлопья пыли вперемешку с тополиным пухом, оставшимся еще с июня, засохшие окурки, спички и бутылочные пробки начали покидать привычные углы, а комната стала приходить в относительно пристойный вид. Выключив пылесос, Андрей начал сворачивать провод и вдруг сообразил, что журчание воды на кухне означает стихийное бедствие в виде потопа. Спотыкаясь и теряя тапки, он побежал на место катастрофы, поскользнулся в луже, упал, выругался, вскочил, выключил воду и, расхохотавшись, огляделся вокруг.

- Ни фига себе, порядочек навел! - произнес он вслух, - Ладно, заодно уж и полы помою.

Мокрые джинсы пришлось снять и бросить туда же под ванну. Засучив рукава, Андрей для начала решил вымыть посуду и, переступая босыми ногами по мокрому полу, подошел обратно к раковине. Разделавшись с посудой, он достал из-под ванной заплесневелую тряпку, шлепнул ее в огромную лужу на кухне и, когда она набухла, сообразил что и здесь без тазика не обойтись. Вывалив грязные шмотки в раковину, Андрей собрал воду в таз, вылил его, начисто вытер пол и выпрямился.

- "И сказал он, что это хорошо", но на постирушки меня уже не хватит. Ну и ладно.

Шмотки полетели обратно в таз, Андрей умылся и вернулся в комнату. Единственными предметами, с которых ему не пришлось стирать пыль, были пианино и родной "стратокастер". Андрей раскрыл футляр и задумчиво пробежал пальцами по грифу. В голове смутно шевелилась какая-то мелодия, но вытащить ее наружу уже третий день не получалось.

- "Это блюз," - решил он. Мелкий дождь, навязчиво шуршащий за окном, не оставил на этот счет никаких сомнений. Динамик магнитофона, в который была включена гитара, жутко дребезжал, но Андрей давно уже научился отключаться от помех и слышать музыку такой, какая она есть. Потом гитара снова спряталась в свое бархатное ложе, чем-то похожее на гроб, и он стал искать мелодию на клавишах старенького пианино. В трусах, с сигаретой во рту и зажмуренными глазами, он представлял собой весьма нелепое зрелище, но это его совершенно не заботило.

Он нашел.

Блюз Дождя рывками метался по клавишам, и мелкими капельками рассыпался по комнате. Затем дождь превратился в проливной ливень, вдалеке еще громыхали раскаты грома, но густо-фиолетовые облака на западе уже стали редеть. В малиновых просветах уже показалось закатное солнце, последние тяжёлые капли фамильярно шлёпали по телесам огромные зелёные листья, низко над морем, крича, пролетела одинокая чайка, как вдруг раздался громкий звонок.
Андрей выключился, ошеломленно посмотрел на телефон, уронил пепел на пол и пошел к аппарату.

- "А вообще, конечно, ерунда. Пошлятина кабацкая. Не пойдет," - подумал он, поднимая трубку.
- Алё? Привет! Ты где? Значит так: бросай к черту все дела, и приезжай ко мне. Тебя ждет сюрприз. Нет, прибрался в квартире, ты такого порядка у меня еще не видела. А это ты на меня так влияешь. Вот завтра пойду, и все бутылки сдам. Ну, нет, это пускай твой муж их выкидывает, у него денег много. А я их сдам и тебе духи куплю. Фиджи. Ну, ладно, давай, я жду.
В пепельнице опять дымила непогашенная сигарета, Андрей вытряхнул её в унитаз, сполоснул и стал одеваться.

Они познакомились неделю назад у Патрика. Пришло много народу, готовился большой "джем", и Юрася Конецкий привел жену. Мила была одета вызывающе шикарно, откровенно подчеркивая то, что Конец пошел в гору. Андрея это разозлило, и он начал к ней грубо клеиться, чтобы уничтожить эту вопиющую разницу. Пашка, которого еще в "системе" окрестили Патриком, почему-то один это заметил и назвал новой формой классовой борьбы. Когда около часа ночи они целовались на кухне, Андрей даже удивился неожиданно темповому развитию пьесы. Уходя домой, он отметил в себе странное единство двух, вроде бы взаимоисключающих чувств: обычного мужицкого высокомерия к Юрасику и странной теплоты и умиления, каковое давно уже его не посещало.

Когда через два дня Мила впервые пришла к нему домой, его жутко раздражала пошлость и фальшивость собственных фраз, ранее, вроде бы, всегда уместных. Он злился, досадовал на себя, но ничего не мог поделать. Великая вещь - стереотип. Партитура, как это называл Патрик. А потом он "поплыл". Совершенно неожиданно для себя он уткнулся носом в ее худую ключицу и стал нести какой-то бред про усталость, пустоту, про то, что дома никто не ждет и многое другое, внезапно всплывшее из подсознания одинокого человека. Мила тогда перестала ерошить его волосы, внимательно посмотрела ему в глаза, зажгла сигарету, встала и подошла к окну. Потом что-то сказала про грех, который все-таки взяла на душу, на что Андрей ничего не ответил, потому что в этот момент ему стало безумно жалко ее Конецкого, который уехал на запись, и, конечно же, не мог ничего даже предположить. Ему тогда захотелось сказать, что теперь все изменится, у него появилась цель, и он сможет, наконец, писать настоящую музыку и тоже выбиться в первую обойму, а потом сообразил, что слово "тоже" будет звучать, по меньшей мере, неуместно, и промолчал.

Когда позавчера она пришла к нему во второй раз, опять днем, Андрей заявил, что не хочет краденой любви и предложил ей сейчас же переезжать к нему, а с Концом он сам разберется, Мила тогда вдруг раскричалась и сказала, что если не хочет, то и не надо, а в ее дела пусть не лезет, потом смягчилась и добавила, что еще не время. Андрей тогда не понял, что значит "не время" а потом подумал, что от добра добра не ищут, и он действительно пока не сможет ей обеспечить такую жизнь, как Юрасик. Потом у него весь день было паршивое настроение, и только поздно вечером, когда она ему сама позвонила и шепотом пожелала спокойной ночи, он повеселел, сел за пианино и набросал довольно милую пьеску, которую Патрик уже собрался запускать в работу. Андрей как бы, между прочим, рассказал ему все, тот почесал затылок и посоветовал поскорее вылезать из этой истории, на что Андрей обругал его старым бараном, но тот не успокоился и сегодня опять звонил. Как понял Андрей - именно из-за этого.

Она вошла в квартиру вместе с ветром и запахом дождя. Андрей снял с нее блестящий плащ, и поставил зонтик сушиться в ванну.

- А что, высокие сапоги опять в моде?
- Я никогда не ношу с платьем короткие, - ответила она влезая в растоптанные мужские тапки, - Я замерзла, напои меня чаем, пожалуйста.

Андрей пошел на кухню, но на полдороги вспомнил, что чай кончился несколько дней назад.

- Мил, а давай я тебе глинтвейн сделаю, у меня как раз вино подходящее.
- Я так понимаю, что чая просто нет?
- Угадала. Есть немножко кофе.
- Ладно, вари свой глинтвейн, кофе лучше оставим на утро.

Смысл ее слов дошел до Андрея только на кухне, когда он доставал из ящичка различные специи. Он медленно повернулся, пошел к ней в комнату и с глупой улыбкой застыл в дверях.
Она сидела и листала принесенный с собой журнал, потом подняла на него блестящие озорные глаза и сказала:

- Долго соображаешь. Сегодня я останусь у тебя.

Андрей не знал, что в таких случаях надо говорить, и совершенно не к месту него вырвалось:

- А... Юра?.. Ты с ним уже говорила?

Глаза из озорных как-то сразу стали жесткими и холодными.

- Андрюшенька, милый, не лезь, пожалуйста, в мои дела. Я сама знаю, что и когда мне нужно делать.

Он удивился этой резкой перемене настроения и продолжал молчать, стоя в дверях . Так же внезапно она смягчилась.

- Ты был женат?
- Да, но это не считается.
- Тогда лучше не будем об этом говорить, ладно? По крайней мере, сегодня. Я не хочу тебя обижать, но поверь, что это только мое дело. Иди сюда.

Он сел коленями на диван и зарылся носом в ее волосы. Запах был дорогой, но очень приятный.

- Ты знаешь, я так этого хотел, что сейчас даже не могу поверить... Слушай, а давай гостей позовем!
- Кого например?
- Ну, Патрика с Ленкой...
- Ты с ума сошел, ей Богу. Совсем как маленький ребенок.
- Почему нет? Он мой самый близкий друг, и я хочу, чтобы он увидел, как мне хорошо.
- Он не только твой близкий друг.
- Не понял?
- Он был у нас вчера.
- Да? И что?
- Ничего. Ты, кажется, хотел сварить глинтвейн? Пожалуйста, давай скорее, я никак не могу согреться.

Андрей чмокнул ее в щеку и отправился на кухню. В голове опять возникли обрывки какой-то мелодии, развевался красно-белый штандарт с двумя голубыми полукругами. Под этим знаменем маршировало огромное кукольное войско, все солдаты как один припадали на левую ногу, и только потом Андрей сообразил, что этот марш идет на три четверти. Тогда в гуще толпы возник дощатый помост, на котором кружилась грязная оборванная старуха, изо рта у неё торчали три зуба, она смеялась, ухая и повизгивая, на этот смех из-за горизонта прилетел филин-альбинос, покружился над помостом, вокруг которого стояли хромые солдаты, раздался пушечный выстрел, у филина из головы пошла кровь, он упал на помост, превратился в палача, подхватил колдунью, и зашелся в танце вместе с ней, так же ухая и повизгивая.

- Ты чего? Что с тобой?

Андрей вдруг обнаружил, что сидит за пианино, а Мила с ужасом смотрит на него, стоя на диване.

- Да ничего... просто пришло в голову, я и сыграл.
- Господи, как страшно! Я и не думала, что вальс может быть таким.
- А это... ведьмин вальс. Ничего?
- Ужасно. Это не музыка. Это один Бог... вернее, черт, знает, что такое.
- Ну, ладно. Я все-таки поставлю глинтвейн.
- Так ты уже поставил! Сиди, я сама пойду сниму.

Она нацепила тапки и побежала в кухню. Андрей еще несколько раз триольками пробежался по клавишам, но настроение играть пропало.

- "Надо будет потом поискать ее на гитаре. А вообще-то, Ведьмин Вальс - это неплохо, Патрику понравится. Чертовщина какая-то, но весело", - подумал он, поджигая очередную сигарету.

Мила принесла кастрюльку, но за бокалами все-таки пришлось встать. Потом он накрыл ей ноги пледом и включил торшер, потому что верхний свет был "не в жилу". Она продолжала листать свою "Бурду", а он сидел напротив и молча ею любовался.

Дома стало уютно. Андрей вдруг ясно понял это, несколько раз глубоко вздохнул, огляделся, улыбнулся во весь рот, а потом неожиданно вспомнил, сколько времени он не менял постельное белье, и глубоко покраснел. Мила была увлечена журналом и ничего не заметила, тогда ему захотелось для завершения композиции включить телевизор. Он щелкнул выключателем, ящик загудел. Мила на секунду оторвалась от очередной выкройки, огляделась, сразу все поняла, ухмыльнулась и обратно погрузилась в журнал. Появилось волнистое изображение: на фоне лихой современистой музыки ползли титры, заканчивалась очередная передача. Мила уперлась глазами в страницу и как-то вся съежилась, Андрей инстинктивно повернулся к экрану и увидел уходящую вверх надпись: "Музыкальное оформление - Ю. Конецкий".
Бедный телевизор так, видимо, и не понял, в чем он провинился. Стукнув кулаком по выключателю, Андрей резко отодвинул журнальный столик, не обращая внимания на упавшую кастрюльку с глинтвейном, бухнулся на колени перед диваном и стал целовать ей волосы, шею, губы, щеки... Она сидела с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами, обхватив себя за плечи. Когда он поднялся с колен и, отвернувшись, взял сигарету, она открыла глаза и, как показалось Андрею - испуганно, выпалила:

- Уже поздно, давай ложиться, а?

Андрей чиркнул спичкой и, не поворачиваясь к Миле, медленно раздельно произнес:

- Московское время двадцать часов, пятьдесят девять минут. Как-то до сих пор мне не приходило в голову, что это уже поздно.

Он вышел из комнаты, вернулся с тряпкой и аккуратно вытер винную лужу на полу. Потом зазвонил телефон. Андрей отряхнул руки и поднял трубку.

- Алё. Старик, ты не вовремя. Да. Да. Не твое дело. Запретить не могу, делай, как знаешь. Не дам. Сказал - не дам. Позвони завтра утром.

Мила медленно поднялась и мягко, но сильно потянула трубку к себе.

- Паш, это я. Он тебе звонил? Даже так? Ну, ладно. Только не говори, что ты меня нашел. Очень хорошо, тогда пускай он сегодня у тебя и останется, потом все поймешь. Заранее спасибо, до свиданья.

Пока она разговаривала, Андрей взял в руки спичечный коробок, вывалил содержимое в пепельницу, сложил колодец и поджег. Когда последняя спичка догорела, он облокотился на стол, подпер подбородок рукой и спросил:

- Я тоже все пойму потом? Или, может, сегодня объяснишь, что происходит?
- Это я, Андрюш, не могу понять, что происходит. Всё настаивал на том, чтобы я у тебя осталась, а когда я наконец решилась на этот шаг, ведешь себя, как прыщавый мальчишка, не зная с какой стороны подойти!

Мила начала эту фразу медленно, как бы раскачиваясь, а потом, набрав обороты, сорвалась на крик:

- Ты не понимаешь, что происходит? А ничего особенного, просто я мужу изменяю, подумаешь - мелочи! Пять лет с ним пожила, и хватит, нечего баловать, так? Так ты считаешь?

Андрею снова захотелось подержаться за гитару, он даже нашел глазами футляр, но удержал себя и просто прикурил от догоравшей сигареты новую.

- Мил, тебя я понимаю. Поэтому и... ну, в общем, не пристаю к тебе. Непонятно мне другое - весь этот спектакль. Обрати внимание, ведь ты с самого начала напрочь лишила меня возможности совершить хоть один поступок. С тех пор, как я начал исполнять павианьи пляски на "джеме" у Патрика, все остальное происходило помимо меня. Вот и сегодня ты, вроде бы, сама пришла ко мне... мне бы только радоваться, а я чувствую себя какой-то подставной фигурой.

- Погаси пока сигарету, ты очень много куришь. Андрей, ты меня не совсем верно понял... Я хоть и остаюсь у тебя сегодня, но это не значит, что завтра мы все стройными рядами начинаем новую жизнь. Не надо строить иллюзий, иначе всё будет...
Андрей перебил её:
- Мила, я тебя люблю. Уже лет семь я ничего подобного никому не говорил.

Он смотрел в пол, усевшись на краешек стола, сжимая и разжимая кисти рук. Счастье, которое, казалось, было так близко, начало рассыпаться, как песочный домик, по мере того, как солнце его просушивает и разрушает перемычки из морской воды между отдельными песчинками. Оно стояло прямо над головой, так что тени не было. Совсем. Тяжелые испарения поднимались от закрытой лагуны, в которой медленно погибали без кислорода её обитатели. Жизнь с нетерпением ждала бури, которая должна выплеснуть затхлую, стоячую воду и заменить её свежей, океанской, находящейся всего-то в нескольких шагах. Маленький островок умирал, но тайные силы далёких подводных течений за что-то прогневались на него, и проклятый штиль, уже много недель царящий в океане, не собирался отступать. Шторма не будет. Никогда. Всё.
Мила дослушала до конца и, немного помолчав, спросила:

- И что ты хотел мне доказать? То, что ты тоже талантливый музыкант? Я знаю это.

Вот оно - "тоже", которого так боялся Андрей. Он закрыл пианино, выдохнул и спокойно посмотрел ей в глаза, которые теперь были тоже спокойными, уверенными и холодными. Штиль.

- А ведь ты его любишь, - произнес он, делая ударение на "его", - Зачем же тебе понадобилась вся эта... ерунда? Приключения захотелось? Новизны ощущений? Пикантности? Или же мой "секс аппил" это чудо сотворил?
- Не забывайся, Андрей!
- Ага, не забываться, понял. Кочумаю. Только для того, чтобы мне не забываться, надо бы как-то определить наши отношения. Так по отношению к кому я не должен забываться: к жене известного композитора Конецкого, светской львице и шикарной даме, или же к моей любимой женщине, необходимой мне, как... как музыка, а?

Очередная сигарета обожгла пальцы, напомнив о своем существовании.

- А, знаешь, ты ведь, наверное, сам виноват, - начала Мила.
- Знаю, - спокойно перебил ее Андрёй. Я всегда виноват только сам и ни с кем не собираюсь делить ответственность.
- Нет, ты не понял. Вспомни себя у Патрика, разве могло мне в голову прийти, что тот пошляк, дешевый лабух, который сходу начал "свинчивать клёвую чувиху", окажется глубоко ранимым, одиноким человеком и настоящим музыкантом. Кстати, почему ты работаешь с Патриком?
- Патрика не трогай. Лучшего руководителя нам не найти. Так ты продолжай, значит, я тебе нужен был именно таким, да? А зачем?
- Сейчас. Ты ведь меня все равно сегодня выгонишь, не торопись. Дай теперь я покурю.

Андрей протянул ей пачку и коробок спичек. Дождь за окном давно прекратился, и в просвете между тучами появилась полная луна. Хотелось выть.

- Не выгоню. Если тебе нужно у меня остаться, я могу спать на кухне.
- Как хочешь. И, конечно, спасибо. Так вот, посмотри на себя. У тебя же ничего нет! Ты - голодный, иногда даже в прямом смысле, так? У тебя что сейчас в холодильнике, "Славянская трапеза"?
- "Мясо цыпленка с овощами и рисом". Дальше.
- Так вот, ты - голодный. И вам всем нужно быть в чем-то голодными. Иначе музыка становится как у членов союза. Я знаю, я там работала. А он уже давно стал сытым, у него всё есть: успех, туча заказов, красотка жена... всё, понимаешь?
- Нет.
- Он же совсем не бездарен
- Не спорю.
- Вот! А музыка у него стала пустая! Когда мы познакомились, у него тоже ничего не было, и он сам всего добился... Да, я его люблю, только он ленивый стал, на одной ритмической болванке музыку к разным фильмам сделал и смеется, что не заметил никто! Кто у нас сейчас в музыке разбирается? Да никто. А мне стыдно. Стыдно, понимаешь? Ему только тридцать лет, а он уже купоны стрижет! А дальше? Вот ты же его и подсидишь!
- Только давай, сейчас рыдать не будем, ладно? Я уже все понял.
- Ничего ты не понял! Его сейчас из колеи выбить надо, пусть он испугается, пострадает хоть немного!
- Н-да... А просто взять и заночевать у подруги с тем же результатом, а?
- Ничего ты, всё-таки, не понимаешь. Он же музыкант, он ведь любую фальшь услышит.

Андрей потер лоб и невесело рассмеялся.

- Да, тут у тебя стройная логика. Интрига высочайшего класса. Ришелье отдыхает. А самое главное - благородная цель. И не без удовольствия, надеюсь.
- Понимаешь, ты действительно очень подходил... Слушай, а, собственно, чем ты не доволен, что случилось? Ведь - не девочка, а?

Андрей встал и вышел. Через некоторое время Мила пришла к нему на кухню, встала рядом и тихо спросила:

- Ну что, мне у тебя прощенья попросить?
- Не надо. Пожалуй, действительно не за что. И не волнуйся, я никому ничего не скажу. Вообще ничего. Пускай все думают так, как ты захочешь.
- Тебе очень... плохо?

Андрей, поднял брови и приготовился отшутиться, но, увидев ее глаза, кашлянул, помолчал и ответил:

- Да, - потом все-таки усмехнулся, провел рукой по ее волосам и добавил, - Думаю, что даже больше, чем твоему Юрасе. У него действительно всё есть.

Она отвернулась. Андрей смял пустую пачку и полез в шкафчик за новой.

- Иди ложись, себе я здесь раскладушку поставлю. Погоди, я белье сейчас дам.
- Знаешь... я все-таки поеду домой.

Андрей хмыкнул и выдавил:

- Спасибо. Патрику позвонить?
- Я сама. Из дома.

Пока она надевала сапоги, Андрей достал из ванной высохший зонтик, сложил его и протянул Миле.

- До свиданья.
- До свиданья.

Дверь закрылась. Он еще немного постоял в прихожей, потом пошел и сел за пианино. Немного посидев перед ним, он так и не открыл крышку, а, потянувшись к гитарному футляру, достал "стратокастер". Осторожно взяв его, погладил струны, небрежно пробежал сольную партию из патриковой пьесы, взял несколько простых аккордов и отложил гитару в сторону. Не игралось. Затушив сигарету, он взял трубку и набрал номер.

- Простите, Свету можно? Я тебя узнал, вот и спрашиваю: тебя сегодня - можно? Какая разница, сколько я не звонил, не заводись. Мы на гастроли в Кемерово катались. Бери тачку и приезжай, бабки у меня есть. Нет, не поздно. Знаю, что холодно, я тебе сделаю глинтвейн, у меня как раз винишко подходящее. Давай, жду.

Положив трубку, он увидел, что в пепельнице дымит непотушенная сигарета. Андрей выковырял ее пальцем из кучи окурков, слегка обжегся, чертыхнулся и попытался снова затушить. Потом он взял пепельницу, подошел к окну, осторожно выглянул вниз и быстрым движением опустошил ее в открытую форточку.

На улице шел снег. Это был первый снег, очень ранний, редкие снежинки в полном безветрии медленно опускались на мокрую от недавнего дождя землю и мгновенно таяли. Прохожих не было. Машины тоже куда-то исчезли.
Штиль.