Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

19 April 2009

Страстная пятница

Был солнечный и теплый весенний день.
Анна Петровна Сафонова, учительница пения в младших классах Загорской общеобразовательной школы № 4, шла по знакомой с детства улице, перебросив ненужный плащ через локоть и наслаждаясь роскошной погодой. Она никуда не спешила: уроки уже закончились, привычная электричка шла на Москву через пару часов, а у сестры Верочки нашлись какие-то свои дела, поэтому захотелось просто погулять по улочкам родного Сергиева Посада, ставшего Загорском по совершенно непонятным причинам: взорванный в 17-м году председатель Московского комитета ВКП(б) Загорский к маленькому подмосковному городку никакого отношения не имел.
Через дорогу разноцветными куполами сияла Лавра.
«Завтра-то – Пасха», - вспомнилось ей.
Правда, праздник Святой Пасхи в полном соответствии с церковным календарем был послезавтра, в воскресенье, но, как и большинство населения в забывшей Бога стране, пасхальным Анна Петровна по инерции называла тот день, когда они со старшей сестрой Лилей красили яйца луковой шелухой и черноплодным отжимом, пекли куличи и готовили пасху – сладкий творог с изюмом, который так любил внук Сергунька.
В церковь ни она, ни сестра, обычно не ходили. Как тогда, на рубеже эпох, все рухнуло и началась ее «новая жизнь», так и неловко стало как-то… да и зачем?
Но сейчас она вдруг очень ясно увидела тот далекий день в детстве, когда отец и матушка впервые взяли ее со всей семьей на всенощную в Успенский собор Троице-Сергиевой Лавры. Какой это был год, она толком не помнила: девятьсот восьмой или девятый. В памяти всплывала только ужасная ответственность за огонек зажатой в ладошке свечи, вкусный запах ладана, большие, теплые руки отца и озорная рожица Моди, соседского мальчишки, стоявшего неподалеку и украдкой казавшего язык в ее сторону.
И ноги сами перешли через улицу и повернули в Лавру.
В соборе было тесно, душно и непривычно. Вечерняя служба шла уже давно, батюшка нараспев что-то вещал странно знакомым голосом, а чета пожилых иностранцев справа, похоже, французов, беззвучно плакала, синхронно утирая слезы платками. Рядом стоял скучающий «переводчик», машинально оглядывая толпу внимательным взглядом.
На Анне Петровне его взгляд не задержался ни на секунду и уверенно поехал дальше, привычно выискивая лица молодые и не местные.
«Да-а, совсем сдаю, - с усмешкой подумала она, - не только на молодую уже не похожа, но и просто на московскую женщину. Типичная сергиевопосадская старушка…»
Служба подходила к концу. Батюшка уже пошел по своим прихожанам, дежурно благословляя и крестя всех, приникавших губами к его протянутой руке. Таких оказалось немало, причем не только пожилых: вон какая-то деваха в ситцевом платье под серым пальто бухнулась на колени, что-то причитая, а вон маленькая плотная мамаша подтолкнула к священнику своего увальня, походя дав ему подзатыльник. Парень оглянулся, утер нос и старательно облобызал попу тыльную сторону ладони.
Вдруг Анне Петровне показалось, что в лице батюшки мелькнуло что-то знакомое. Через мгновенье это «знакомое» наслоилось на слышанный несколько минут назад распевный голос, затем глаза совершенно непочтительно смерили фигуру священнослужителя, и краска ударила в лицо, потому что вдруг пришло узнавание.
«Не может быть… Господи, это ж Мишка!..»
Михаил Викентьевич Зернов когда-то был одним из артистов того театра, в котором Анна Сафонова прослужила почти двадцать лет. Перед этим, правда, была одна из ячеек Синей Блузы: статная и музыкальная девица там сразу приглянулась, но все это было несерьезным. А потом пригласили в новый эстрадный коллектив, и у этого коллектива вдруг наметилась гастрольная поездка в Харбин, к странному племени «кавэжединцев» (политэмигранты, но – социально близкие, потому как строили КВЖД), вот тогда-то и пришлось ей стать полноправной актрисой Московского Театра Эстрадных Миниатюр.
«Экстракт-маникюр», - вдруг вспомнилось ей.
Какой-то узелок в голове развязался, и старые воспоминания рухнули, как картошка из порванного мешка.
Это было году в 42-м, кажется, под Новороссийском, когда сразу после их концерта на импровизированную сцену вышел старшина с усами и медалью на гимнастерке. Слова «эстрадных миниатюр» до этого дня он, наверное, не слышал ни разу, а поэтому и повторить их не смог, как ни тренировался перед выходом. То, что он сказал, артисты потом без хохота просто не могли вспомнить.
- Товарищи бойцы! А теперь давайте дружными аплодисментами еще раз поблагодарим товарищей артистов московского театра… «Экстракт-Маникюр» за ихую лихую песню, за ихую лихую пляску, за ихую замечательную художественную самодеятельность!
Тогда они все сдержались. Один только Миша Зернов закашлял, чтобы скрыть приступ смеха, остальным это удалось сделать беззвучно, хоть и с большим трудом.
Часть, перед которой они выступали, только за день до этого вышла из боя, грязно-зеленый фон гимнастерок то тут, то там перебивался белыми пятнами бинтов, а в первом ряду сидел с перевязанной головой явно контуженый парень, который еще во время концерта во весь голос спрашивал соседа: «Что она сейчас сказала? Почему они так тихо говорят?» Все вокруг шикали, но ему было невдомек, что это просто он сам оглох, а на сцене говорят нормально.
Да-да, конечно же, под Новороссийском, на Малой Земле! Тогда еще Нинка Зорина закрутила бешеный роман с красавцем-полковником Леней Брежневым, который теперь уж совсем большим начальником стал... А ведь тогда замуж звал, Нинка ему отказала, теперь локти кусает!
Вскоре после войны Театр Эстрадных Миниатюр закрыли.
Вернее, не закрыли, а сменили руководство и переименовали в «Театр Дзержинского Района», но под таким названием известные артисты работать больше не захотели. Миронова с Менакером ушли сразу, Таня Пельтцер тоже, а Рина Зеленая уже давно там не работала.
Анне Петровне Сафоновой, или Асе, как ее все называли, тогда было уже изрядно за сорок, но и она решила вслед за подругами вильнуть хвостом и красиво хлопнуть дверью театра.
Зачем? А Бог его знает.
Просто в этот год очень хотелось где-нибудь хлопнуть какой-нибудь дверью. Тогда ведь еще вот какая история случилась: мерзавец Лёва пошел-таки в ЗАГС с Лялькой Голубевой, как только она ему дочку родила. Потом еще так заразительно смеялся, когда рассказывал: «Понимаешь, мы просто Наташку регистрировать понесли, а уже там, в ЗАГСе, взяли, да и пересели с одного стола за другой!»
Асеньке он почему-то лет пятнадцать, несмотря на взрослеющего сына, очень доходчиво объяснял, что его характер просто не позволяет регистрировать отношения, и вообще, любовь живет только на свободе, Гешка подрастет – все поймет. А приключения на стороне… Ася, ну ты ж все понимаешь, мы ж актеры с тобой!
Она все понимала, но у нее-то, как раз, «приключений» никогда не было. Только вот с Мишкой Зерновым однажды на гастролях, еще до войны… Да и то, не получилось у них ничего, пьяные были сильно, а она вообще тогда – больше от злости, чем от страсти. Утром, как проснулись, он все понял, ни слова не сказал и не вспоминал никогда.
Когда она ушла из театра, он, вроде бы, остался… Или еще раньше ушел? В памяти не отложилось, не до него было.
Почему-то Асенька была уверена, что звездные подруги обязательно помогут с работой, но вся их помощь ограничилось сочувственными разговорами и пространными обещаниями.
Так прошло больше года. Жили втроем с шестнадцатилетним Гешкой и сестрой Лилей в девятиметровой комнате на одну Лилину зарплату: она работала учителем трудовых навыков в спецшколе для слабовидящих детей. Сначала продали все побрякушки, потом меха. Когда на толкучку пошли выходные платья, стало ясно, что больше ждать нечего, надо идти работать.
А куда идти-то? Она ж только и умела, что играть на пианино, танцевать и подавать реплики партнерам по сцене…
Наверное, правы друзья, и талант у нее был, но где ж это видано, чтоб женщина в сорок пять лет – с нуля, да безо всякого образования, да с сыном взрослым, да еще с происхождением таким, что… ну да ладно, об этом, вообще, молчок!
В общем, пришлось возвращаться в родной Сергиев Посад, теперь уже – Загорск, там сестра Катя была директором школы. Она-то могла закрыть глаза на отсутствие образования и взять к себе, учить кухаркиных детей ритмике и пению. Катя, Лиля и Верочка тогда смеялись: ну вот, Аська, теперь и ты – в наш профсоюз, видать, учитель – это такая сафоновская карма!
Нет, не карма. Просто отец, бывший Главным бухгалтером Северного Акционерного Общества, и ставший на этой должности Почетным Гражданином Сергиева Посада, в свое время настоял, чтобы все его дети выучились на учителей. Так и вышло, одна лишь Ася до революции совсем маленькая была, изо всей учебы успела только на пианино. Верочка тоже, кстати, была недоучкой и тоже учила пению. Это ведь она Асе свое место уступила, ее в Загорске хорошо знали и с удовольствием в другую школу приняли. В общем, пора была возвращаться. Только в Москве же – комната, сын, сестра…
Выход нашла Катя и предложила такой режим: все музыкальные часы уложить в два рабочих дня, тогда можно и в Москве жить. Так и пошло: ранним утром в четверг Анна Петровна садилась на поезд и приезжала к первому уроку, отрабатывала полный день, ночевала в Загорске (то у Кати, то у Верочки), в пятницу – снова полный день, а вечером возвращалась в Москву.
Другие учителя ее за этот график сильно недолюбливали: мыслимо ли, чтобы под какую-то учительницу пения всё расписание кроили? Ну да ей это не важно было: на первом месте всегда был Гешенька, а потом и его семья, все это требовало куда больше мыслей и забот, чем какая-то школа.
Так прошло пятнадцать лет, и странно то, что когда Катя, то есть, Народная Учительница СССР Екатерина Петровна Сафонова, умерла, никто так и не покусился на расписание ее сестры. По умолчанию все осталось, как и раньше.
И вот сейчас, в городе ее детства и неожиданно подкравшейся старости, все Асино прошлое подходило к ней на шаркающих ногах немолодого священника, под бородой и усами которого угадывалось лицо заштатного актеришки Михаила Зернова, который, наверное, и в семинарию-то подался тоже от безработицы, но успешно закончил и принял сан, а сегодня уже в таком почетном месте, как Лавра, служит, вон какую карьеру сделал, даром, что всю жизнь был таким же безбожником, как и все они тогда…
Батюшка приближался ближе и ближе. Вот уже к Мишкиной деснице приложилась и пара русскоговорящих французов под ревнивым взглядом бдительного переводчика… А Модя тогда, в детстве, как раз, на этом самом месте стоял и рожицы корчил… Вот еще один шаг…
Рука священника почти уперлась в ее губы. Анна Петровна совсем растерялась и пробормотала.
- Здравствуй, Миша…
Батюшка очнулся, они встретились глазами. Рука немного помаячила перед ее лицом и ушла вниз. В глазах его прочиталась пулеметная очередь эмоций: замешательство, удивление, узнавание, радость, неловкость, стеснение, возвращение в образ, концентрация…
- Ася? - скорее почуяла, чем услышала, она его сдержанный шепот, - Давай потом, потом… там, за кулисами!..

Эту историю баба Ася рассказала мне в мае 1979-го, когда я в последний раз пришел к ней в больницу. Говорила она уже с трудом, но цепко держала меня за руку и все время виновато улыбалась, боясь, что я могу испугаться ее непрезентабельного вида и уйду. Тогда же она очень весело и похоже показывала, как нянечка отделения своим подругам рассказывает: «А, между прочим, в триста пятой у нас лежит первая жена Мирова и Новицкого!»
Мне кажется, она продолжала любить деда всю жизнь.
Они иногда встречались на семейных праздниках у нас дома, и мне, мальчишке, было ужасно странно то, как они друг с другом разговаривают: он с ней «на ты», чуть покровительственно, а она очень сдержанно, вежливо, но «на вы».
Когда ее хоронили, в морг при больнице приехали и тетя Таня Пельтцер, и тетя Рина Зеленая, и тетя Маша Миронова, и даже дед с Новицким. Все плакали.
Окна в корпусах были открыты, из них на это «шоу звезд» вывалила смотреть вся больница. Самые смелые спускались вниз и тоже протискивались к гробу: ну кто же это там такая лежит, что к ней все эти приехали?
Не узнавали, пожимали плечами и разочарованно уходили.
А с Зерновым еще смешнее вышло!
В 1971 году в кооперативную квартиру дома на Косинской улице, в котором и я сегодня живу, въехал высокопоставленный священнослужитель, правая рука Патриарха Всея Руси по внешним сношениям, практически, «Министр Иностранных Дел» Русской Православной Церкви. Звали его, кажется, владыка Никодим, но в паспорте значилось: Михаил Викентьевич Зернов.
А кооператив назывался, вы будете смеяться: «Юность Эстрады».