Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

4 June 2012

Музыкальные Истории Эдуарда ХИЛЯ. февраль 2005 г

Сегодня не стало очень хорошего человека и блестящего певца Эдуарда Хиля. Несколько лет назад я делал программу "Музыкальная История" и для нее записал рассказы Эдуарда Анатольевича. Она в эфир не вышла, но истории (еще до триумфального возвращения в образе "Мистера Тролололо") были замечательные!
Это первая публикация его памяти. Простите, я их недостаточно обработал, но сейчас важнее сам факт публикации.

- После окончания консерватории я готовился на конкурс им. Мусоргского. Задержался за границей, приехал, уже идет второй тур. И мне один из наших руководителей говорит, что через неделю будет конкурс артистов эстрады в Москве. Это было в начале 60-х годов, в театре Эстрады. Я говорю: «Я ничего не пою из советских песен» Он говорит: «А и не надо, у тебя есть Свиридов, песня про бублики, про бабу, не признающую Советской республики, вот и спой. И вот, сейчас, молодой композитор Андрей Петров. Я Пришел к Андрею Петрову, познакомился с ним. Он дал мне «Песню о друге», предполагал, что она войдет в фильм «Путь к причалу». Фильм только снимался еще. Я прихожу через несколько дней, начинаю петь. Он говорит: «Стоп», это не пойдет, потому что надо ее петь, как будто у Вас нет голоса. Мы сделали 13 дублей. Когда я совсем охрип, он сказал, что этот дубль очень хороший. Потом мне надо было еще научиться свистеть. Поехал на конкурс артистов эстрады, получил звание лауреата. Когда спрашивали, за что этот молодой артист получил звание лауреата, Борис Брунов говорил: «За свист. За художественный свист». Я очень долго пел эту песню, потом вышел фильм. Там пел Валентин Никулин, потому что Никулин очень хорошо пел.Я горжусь, что исполнил ее первым, потом Андрей Петров стал мне давать другие специально написанные для меня песни, например, «Голубые города». А потом АНДРЕЙ ПЕТРОВ написал для меня песню «А люди уходят в море». С этой песней мы ездили на фестиваль в Рио-де-Жанейро. Андрей Петров, Соловьев-Седой и я. Вот с такими двумя китами мне пришлось выехать. Очень приятно было слышать, когда конкурс проходил в Рио-де-Жанейро, в маленьком зале «Мараканазинья», на 30 тысяч мест, когда весь зал, пел даже там: «а люди уходят в море», правда, это было на португальском языке, мы ничего не понимали. Мне один из наших посольских работников сказал: «Ты, когда будешь петь второй или 3-й куплет, скажи «Тодес, тодес»». Я не знал, что такое, я сказал: «Тодес, тодес». И весь зал, на «ля ля ля», не знаю слов, за мной повторял эту мелодию. Это было очень приятно.

Я пел песню Соловьева-Седого «Прощай, любимый город». Песня была написана в первые дни войны. Он рассказывал, что, когда принес эту песню на радио, редактор сказал: «Вы что, с ума сошли? Идет война, народ надо поднимать бодрыми, веселыми песнями, потому что война не более двух месяцев продлится...» Прошло года полтора, он сидел в землянке с офицерами, они пили спирт, он достал баян, ведь с баяном он не расставался, был во фронтовых бригадах, и запел «прощай, любимый город». Со второго куплета стали подтягивать, третий куплет уже пела вся землянка. И когда он приехал в Москву, показал там, говорят: «Что ж Вы не показывали такую песню? Это то, что надо сейчас». И были напечатаны листовки, и с самолетов бросали солдатам в окопы, и на следующий день почти все на фронте знали песню Соловьева-Седого. Василий Павлович – человек очень интересный. В Питере у него было любимое место: угол Садовой и Невского. Он заходил, там была дверь вниз, там продавали в разлив коньяк и шампанское. Он заходил, говорил: «Маша, пожалуйста, 250 коньяку и 250 шампанского, в одну рюмку». Ну, все сразу поворачивались: «А, Василий Павлович…» Такой рюмки обычно не было, приносили банку, при всех он выпивал, и если было хорошее настроение, он говорил: «Повторить». Вот такой был гигант.

Первая большая классическая партия, которую я пел – «Фигаро». Был в Ленинграде замечательный дирижер Рабинович. Он сказал: Чем это Вы занимаетесь? Эстрадой… Пригласил к себе, спеть партию «Фигаро».Учил партию, сдавал ему акт за актом. Заболел замечательный артист Владимир Матусов, и Рабинович ввел меня в спектакль, без оркестровых репетиций. Я спел. Рабинович пришел к моему профессору Евгению Григорьевичу Ольховскому, пригласил на премьеру со мной в качестве солиста. Школа, которую я прошел в Ленинградской консерватории, мне очень помогла.

На конкурсе я пел песню Георгия Свиридова «История про бублики» на стихи Маяковского и «Маритану». Он услышал, подошел ко мне, представился. Я обалдел, потому что в консерватории я пел его цикл на стихи известных поэтов. Он попросил сделать эти вещи в эстрадном преломлении. Я вместе со своим квартетом все это сделал. Подъехал к нему на велосипеде в Дом творчества в Репино. Ему не понравилось – сухо, попросил сделать так, как я делал с Островским – его соседом по квартире на Огарева (все слышно, тонкие стены). Мне пришлось по-другому все это сделать, пригласил его на концерт в Дом культуры железнодорожника. Я дрожал. Еще он меня познакомил с поэтом Виленским, который сидел 10 лет на Колыме. Очень интересные два произведения у него были. Все записал на гибкие пластинки, к удивлению, было издано. Был период 50-60-е годы, все еще разрешалось, потом все смели, запретили. Георгий Васильевич не разделял музыку: для него и джаз был музыкой, и опера, и песня… Я всегда вспоминаю его добрым словом. Мы как-то сидели у Островского и пели песню «От любви моей до любви твоей». И, вдруг, раздался звонок, это был Свиридов, просил прийти к нему, когда мы позанимаемся. Я пришел, и он мне дал две песни. А однажды я за Свиридова попал в милицию! Я еще тогда не занимался вокалом, учился в полиграфическом техникуме, мы шли после спектакля, и пели, орали ее, подошел милиционер: «Вы что делаете? Нарушаете тишину», и нас забрали в участок, штраф выписали…

Островский отличался от многих композиторов тем, что это фейерверк, «Фигаро» в жизни. Писал песню, сразу мне звонил. Я тогда жил в коммуналке, он мне сыграл песню «Лесорубы, ничего нас не берет» Первая запись была с Юрием Силантьевым, после этого Островкий звонит, показывает мне песню «Как провожают пароходы». «А где же припев?», спрашиваю. «Припева нет, и поэт Ваншенкин за рубежом. Приезжай, пока будешь ехать, что-нибудь придумаем». Я приехал и говорю: «Вода, вода, кругом вода». Он: «Ну, это я не знаю». Подошли к Силантьеву. «А что, это хорошо, это шлягерно!» Потом Ваншенкин приезжает, приходит в союз писателей, ему говорят: «Здравствуйте, вода-вода». Он ничего не понял. И, когда ему объяснили, он выступил где-то по радио, что это безобразие, что он так любит эти стихи, но Островский и Хиль какую-то пошлость проявили: «Вода-вода..» что это такое? Но песню народ стал называть именно «Вода-вода». И он смирился, когда гонорары достигли очень хороших размеров!
Островский делал некоторые песни до 11 вариантов. Я пришел, он говорит: «Я делаю для тебя песню «Здравствуй, аист», и никак конец не получается, а завтра утром уже запись». Всю ночь работал. А под утро «Мы, наконец, тебя дождались, спасибо, аист, спасибо, птица». Утром, в 6 часов давал расписчику, к 10-ти уже все было готово, мы собираемся утром, я говорю: «Аркадий, песня-то женская…это женщина поет, аист, дождались..» Позвонили Майе Кристалинской, она еще спала, вокалисты встают в 11-12. Он говорит: «Майечка, ты знаешь, Эдуард Хиль, есть такой певец...» Она «Знаю..» «Вот я ему песню принес, а он говорит она женская!» Островский по телефону ей пропел.«А когда запись?». «Через час!» «А тональность?» Островский: «Тональность подходит, все тебе..» И вот, пришла Майя, 2-3 дубля, и песня была готова великолепно!

Аркадий Ильич Островский звонит, говорит: «Обязательно приходи ко мне, потому что будет в гостях Тихон Николаевич Хренников со своей женой Кларой. Надо было знать Клару – мотор, живчик. Тихон Николаевич очень любил Островского, любил бывать у них дома. Жена Матильда, она какую-то посуду достала английскую. Я в этом не понимал тогда, и Тихон Николаевич говорит: «Кстати, у меня должен быть концерт во Дворце Съездов, но Муслим Магомаев, который должен был петь мои песни, уезжает за границу. Не смогли бы Вы спеть «Давным-давно» «Жил-был Анри Четвертый»? Я говорю: «Я никогда их не пел». «Ну, а что там петь? Только поучить слова. Можно написать какую-то шпаргалку, или положить на полу!» Я написал одну песню «Давным-давно» на левой руке, 5 или 6 куплетов, и «Жил-был Андри..» на этой руке Аркадий Ильич мне написал. Отрепетировали мы, я вышел. И первую песню я пел, глядя на левую руку - «Давным-давно», а вторую песню - «Жил-был Анри Четвертый», я направо смотрел подглядывая. После концерта Хренников подошел, хвалил, а я говорю: «Посмотрите на мои руки!» Он был очень рад.

Я Сергея Курехина знал как музыканта хорошего, композитора. Мы сидели у меня дома, я ему показывал музыку Гаврилина. Он говорит: «Кто это?» Вот, наш композитор, нашу консерваторию закончил». «Это потрясающе, это.. я обязательно к этому вернусь! Но у меня есть такая задумка... и рассказал про садо-мазохизм, про свое шоу «Поп-механика». Мы перебрали несколко песен, остановились на песне Вениамина Баснера на стихи Матусовского «Это было недавно, это было давно». Он говорит: «Или я сам сыграю, или квартет будет струнный». Репетиций не было, он все объяснял легко, быстро. Я выхожу и вижу: сидят пять арфисток, это пока мы репетировали, до концерта. Я выхожу: «Ну, меня в какую-нибудь занавеску». Сняли занавеску с окна, закрутили. Стал я петь – ничего не видно, не слышно, потому что занавеска. Закутали как кокон, и вынесли четыре таких человека трехметрового роста, потом я увидел, что у них такие были подошвы, огромные мужики несли как мумию меня… Потом мы от этой затеи отказались, и закутали меня в фольгу, вот здесь проделали дырочки, чтобы я мог петь. Но в ушах я не сделал дырочки, поэтому квартет заиграл вступление, и я не слышу ни музыки, ничего. Меня стали из фольги разматывать четыре верзилы огромных, размотали. И, когда уже Курехин сам сел к фортепиано, я запел «Это было недавно, это было давно», спел первый куплет, поворачиваюсь на этих арфисток, и, вдруг, я вижу, что одна из арфисток только в одеянии, а 4 арфистки – совершенно обнаженные. Вот такое у меня было выступление у Курехина! Ну, вот, в этот момент, в этом концерте, когда я пел, выпустили 200 или 300 кроликов. Из зала их было не видно, только по телевидению. Кролики испугались хохота из зала, и побежали в кулису. Потом, по телевизору, когда показывали, эти кролики видны были…

Не знаю, кто «НА БЕЗЫМЯННОЙ ВЫСОТЕ» пел первый. Но мне позвонили, и сказали, что вот эти три человека, который, действительно, были на такой-то высоте, и Вениамин Баснер и написал, вернее, Матусовский под этих трех человек, которые остались живы, им присвоено звание Героя Советского Союза, но один уже умер, поэтому «Нас оставалось только трое нельзя спеть, Вы спойте «Нас оставалось только двое», потому что они после этой песни потом выйдут». И, действительно, потом вышли два таких человека, их поддерживали. Это было очень давно.

Вениамин Баснер очень много работал с Владимиром Высоцким. Он тогда приезжал сюда с Мариной Влади. Я думаю, что у Баснера самая большая картотека исполнения Высоцкого, потому что он все ему первому играл. На Рижской студии снимали фильм, и пригласили Высоцкого, чтоб он свои песни записал для фильма. Кто-то узнал, что Высоцкий – и запретили. Тогда пригласили Баснера, и Баснер написал несколько песен на стихи Высоцкого, я их исполнял. И выпустил пластинку, и, вдруг, мне звонят из Москвы: «Эта песня, которая с Владимиром Высоцким «Вы возьмите меня в море, моряки», не пойдет. Как меня осенило? Я говорю: «А это совсем не Владимир Высоцкий, это Василий, наш, лениградский, потому что инициалы «В». «Ну, Василий, тогда это можно. Ну, как-то, так, не очень проверяли. Пластинка вышла. Я потом Высоцкому рассказывал, ему это очень понравилось, он, даже, где-то, в своих концертах про это рассказывал.