Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

1 June 2012

День Рожденья!

Сегодня 82 года нашей Любови Георгиевне. Кто хочет - поздравьте ее у нее на странице, а здесь я хочу повторить историю того, как они познакомились с моим папой. Маленький штрих из нашей давней истории.

Союз Нерушимый (1947)

Костя потянулся к звонку, нажал на него три раза, потерся правым башмаком о левую брючину, но сволочь Юрик ткнул его локтем в бок, он потерял равновесие и чуть не упал. Юрик довольно захихикал.
- Отвали, Данилыч, надоел.
Дверь открылась, Гешина мама улыбаясь, вытирала руки о фартук.
- Здрасьте, Анна Петровна, Гешка дома?
- Да, Костик, проходите, ребята. Юра, тоже здравствуй. Чай будете?
- Да нет, спасибо, мы дома поели.
Из комнаты послышался Гешкин голос:
- Привет, заходите.
- Не, Гешк, выйди на лестницу, а?
Держа в руках какую-то фанерку с застрявшим в ней лобзиком, одноклассник вышел на площадку.
- Ну? Чего случилось-то, а?
Костик Удальцов почесал нос и оглянулся на Юрку Данилова. Тот снова хмыкнул.
- Слушай, Львович, я сегодня в гости иду, к Ленке Майзель, это моя знакомая из 173-й женской. У нее, вроде, день рожденья, одноклассницы будут. Родители уходят, квартира отдельная. Она просила двух друзей позвать.
- Подружки-то – ничего?
- Ну-у… Наверное, да. Одна у нее, я видел, – закачаешься!
- А чего дарить будем?
Тут встрял Костик.
- Юрка ей цветы купит, а я артистов взял. Набор открыток. Там – Переверзев, Володин, Самойлов… совсем новые!
Гешка повернулся в дверь:
- Ма, тут мы к девочке на день рожденья собрались… У тебя ничего нет, чтоб подарить, а?
Анна Петровна минуту подумала, потом достала кошелек и протянула деньги:
- На, вот, купи торт к чаю, хороший подарок будет.
- Да ладно, мам… у меня есть деньги-то…
- Бери, бери. У меня зарплата во вторник.
- Ну, Львович, мы тебя внизу ждем!
И закрыв за друзьями дверь, Гешка побежал в ванную снимать с растяжек свои клеши.

- Любушка, до свиданья, доченька любимая, веди себя хорошо!
Хлопнула дверь машины, зафырчал мотор и во дворе на Пушечной опять стало тихо.
Сентябрь выдался на удивление теплым и приветливым, листья уже стали набирать желтизну, но осень как-то не чувствовалась.
Любка Рымпель привыкла оставаться одна. Мама часто ездила «на гастроли» по подмосковным колхозам. Вот и сегодня, когда приедет – не сказала. Все бы хорошо, только ночью по полу бегали крысы: комната была полуподвальной, и вывести их никак не удавалось.
Любке, вообще-то, нравился новый мамин муж, певец Стремоусов. А что вы хотели: друг Шульженко, поет в джазе Покрасса, красивый, высокий… И в отличие от предыдущих, папой называть себя не заставляет.
За мамочкой на машине заехал администратор. Любка всегда хохотала над его кепкой с длинным козырьком, про которую он гордо говорил: «Это ж Гарри Пиль, фасон №16!» Кепку он привез из Шанхая, куда в самом конце войны покрассовцы ездили на гастроли. Рассказывал он об этом каждый раз, как приходил к ним.
Милый мужик, только сегодня как-то уж очень противно облизал ее взглядом. Закрыв дверь, Люба даже поёжилась.
А потом стала собираться. Ведь у Ленки Майзель – день рожденья!

- Генюра, а домой когда?
- Ма, ну день рожденья же!
- Ты уже, конечно, взрослый, но мы с тетей Лилей волнуемся!
- Вы мне еще про «Черную кошку» вспомните!
- Давай, как договаривались: самое позднее – с гимном!
Радио на кухне работало всегда, и гимн Советского Союза был условным ориентиром: ровно двенадцать ночи.
Геша сбежал вниз, хлопнул дверью и махнул рукой Костику и Данилычу, которые сразу поднялись со скамейки и пошли в сторону Палихи.
Из-за угла навстречу вынырнула стайка шпаны во главе с Валькой Гвоздем. Данилов и Удальцов растерянно притормозили, оглядываясь на Гешку, он быстро нагнал их и помахал рукой.
- Пламенный привет Гвоздю и всем гвоздикам!
Пацаны заржали в ответ и снисходительно прошли мимо.

Гешку уважали, как в школе, так и в районе.
Пару месяцев назад в ЦДСА был концерт, в котором участвовали все «киты» послевоенной эстрады, в том числе и Лев Миров с Евсеем Дарским. После концерта только Дебору Пантофель-Нечецкую («Картофель-Немецкую», как шутили зрители) встречал шофер, остальные пошли пешком по бульвару: погода была хорошая. Впереди рассекали Илья и Леонид Набатовы, дядя Миша Гаркави и Дарский. Гешка давно не видел отца, поэтому они отстали шагов на десять и о чем-то с интересом разговаривали.
Уже слегка стемнело, со скамейки, на которой сидела поздняя компания, вдруг донеслось: «Смотри, смотри: Миров идет… с кем-то!» Заслуженный артист привычно приосанился, желая сделать приятное сыну, приобнял его за плечо и сказал что-то, на тот момент очень значительное.
Парни проводили их глазами, и Лев Борисович услышал: «Ну-у… это ж, наверное, отец его!»
Потом все эстрадники громко хохотали, и Гаркави сквозь смех поучительно вещал: «Лёва, старый ты поц, никогда не след считать себя знаменитым более, чем ты есть!»

А Любка Рымпель стояла в нерешительности перед огромной чужой дверью.
Опустила глаза вниз, посмотрела на свои разношенные башмаки, вздохнула, потом аккуратно приложила ухо к дубовой панели, ничего не услышала, зажмурила глаза и повернула ключик звонка. Из-за двери послышался Эмкин голос: «Мам, это ко мне!»
Дверь открылась, в щель высунулась голова Эмки Савиновой с прижатым к губам пальцем, потом голова исчезла и показалась рука с парой туфель.
Туфли были новые, красивые, розовые и с пряжками.
Потом снова высунулась сама Эмка:
- Бери скорее, пока мама не вышла! Вечером в дверь не звони, набери из автомата, я тихо открою. Всё, пока!
Дверь чуть было не закрылась, но Любка успела вставить в щель ногу в ненавистном ботинке и яростно зашептала:
- Погоди, Эмка, а куда ж я эти дену?
- Ты с ума сошла? Щас я эти «шкары» к себе поставлю! На, вот, газету, там под батареей спрячь!
Дверь захлопнулась.
Любка немного постояла, потом положила подарок – книжку в красивой бумаге – на ступеньки, присела рядом, расшнуровала сначала один ботинок, потом другой, сняла их и надела на ноги два розовых чуда.
Распрямилась, постояла в третьей позиции, потом в четвертой, сделала несколько па и решила, что идти в них по улице просто страшно. Она снова натянула ботинки, думая переобуться уже в подъезде у Майзель, а потом опять посмотрела на туфли и поняла, что все-таки не сможет удержаться от того, чтобы пройтись по Петровке прямо в них.

На праздничный обед были котлеты с картошкой, запивали «ситром», а потом пили чай с конфетами, пирогом и принесенным тортом.
Гешка Миров хохмил, откалывал разные штуки, Костик и Юра громко смеялись. Люська Арзуманова тоже хохотала, как ненормальная, а подруги переглядывались, боясь, что с ней случится обычная неприятность. Агнесса Кикиджан даже заглянула под стол, но все обошлось.
- Ребята, а кто может бутылку на ребро поставить, а? Слабо?
Данилыч пожал плечами, взял бутылку из-под «ситра» и попытался поймать равновесие на самом уголке донышка. Не получилось.
Потом попробовал Костик, и бутылка вообще упала на пол.
Гешка торжественно поднял бутылку, сделал над ней несколько пассов руками, на манер Кио, прищурился, и… бутылка, словно по волшебству, замерла на скатерти в совершенно неестественном положении.
Любка смотрела раскрыв рот от удивления, подруги тоже были потрясены.
Миров торжествующе обвел глазами всю компанию.
- Ну, Львович, ты даешь! Прям, как Дик Читашвили!
- А меня все вещи слушаются!
Но такого быть просто не могло!
Любка подсела поближе, продолжая всматриваться в немыслимую картину. Вдруг она заметила, что под бутылкой на скатерти заметен какой-то бугорок. Рядом лежал коробок спичек.
Иллюзионист Гешка заметил направление Любиного взгляда и, чтобы избежать разоблачения, первым захохотал, схватил бутылку и достал из-под скатерти заранее спрятанную спичку.
- Львович, ну, ты даешь! - восторженно повторил Костик.
Все стали реагировать, кто разочарованно, кто, наоборот, восхищенно.
Потом играли в «садовника», мальчишки втихую бегали курить на лестницу. Любка предложила хозяйке помыть посуду, та только махнула рукой:
- Успеется!
Никаких ухаживаний, конечно, не было, все ж комсомольцы. Люба только иногда ловила на себе взгляд Геши Мирова, но разговор никто из них не начинал.
Около одиннадцати сквозь смех услышали, что в замке повернулся дверной ключ.
- Ну, молодежь, как отдыхается?
Ребята сразу вскочили и засобирались, Костик Удальцов стал зачем-то поправлять пиджак:
- Здравствуйте! Мы, вообще-то, уже уходим…
Ленкина мама сняла искусственное боа и повесила на крючок. Она улыбалась, папа поддерживал ее за талию. Было заметно, что они слегка «навеселе».
- Ну, а куда торопиться? Мы что – такие страшные?
Гешка посмотрел на часы:
- Да нет, что вы. Просто уже поздно, мама мне только до двенадцати разрешает, чтобы с гимном пришел, а еще девочек нужно проводить…
- А-а… ну тогда – другое дело. Молодцы.
Данилов зашептал Мирову на ухо:
- Львович, ну ты стратег! Молодец! Теперь уж у них даже разрешения спрашивать не нужно! Ты кого поведешь? Я – Агнеску!
Для себя Гешка уже все давно решил, так что Данилову, соответственно, доставалась хохотушка Арзуманова.
Все уже толпились в прихожей, Любка шипела, что посуду так и не помыли, именинница только отмахивалась и громко вопрошала:
- Па, а где вы сегодня были, в «Астории»?
- Нет, малыш, дядя Жора любит «Арагви». Между прочим, мы сегодня сидели в любимом кабинете Сталина!
Гешка не стал прерывать восхищенное «У-у!», но в том кабинете с видом на грузинских певцов он бывал и сам. Кроме Иосифа Виссарионовича, туда частенько хаживали артисты, включая и его отца, который любил там отмечать свои праздники.
В разные стороны разошлись буквально у подъезда: Люська жила недалеко от школы, на Чехова, а Агнессу Кикиджан пританцовывающий Юрик повел в сторону Пушкинской площади.
Люба медленно шла вниз по Петровке.
- Я – на Пушечную, напротив «Савоя».
Это было в совершенно противоположную для Гешки сторону, но торопиться и суетиться совсем не хотелось.
- Очень хорошо, мне, как раз, по пути.
Шли молча, но метров через двести Любка вдруг сказала:
- А у меня мама – тоже артистка!
- Ух, ты! А кто?
- Нина… Стремоусова.
- Николая Стремоусова знаю, певец такой, а Нину… тоже певица?
- Нет. Она недавно за него вышла. Она раньше Рымпель была.
- А-а!
За гешкиным «а-а!» следовало слышать «ну, конечно, тогда знаю», но он такую не знал. Впрочем, ситуация была знакома: его маму, как актрису, тоже не знал никто.
Гешка выдохнул и вдруг сказал:
- Знаешь, и у меня мама актриса, ее тоже никто не знает! И от нее отец ушел несколько лет назад.
- Папа у меня умер. Я совсем маленькая была…
- Тьфу, я дурак. Извини.
- Ничего.
Они прошли еще несколько шагов, и тут давно скрываемая и мало осознаваемая правда посыпалась уже из Любки:
- Папа умер, когда мне четыре года было. Мама после него четвертый раз замужем. Все артисты были… нет, один – администратор в театре. Папа Витя… Коршунов. А во время войны он стал интендантом. Помню, он откуда-то приехал, мамочке подарки отдал и в магазин пошел, а она стала его вещи разбирать… И в чемодане увидела женское белье не своего размера, а когда он из магазина пришел, она его чемодан на лестницу выбросила, и всё. Он потом уехал, в Горький, кажется…
Любка сама не понимала, почему она всё это рассказывает совершенно незнакомому парню… пусть милому, симпатичному, пусть сыну знаменитого актера… Но остановиться она уже не могла и сквозь слезы продолжала:
- Она всегда так со всеми рвала. В один миг! До Коршунова был артист Голованов, ты его знаешь. Помню, он меня совсем маленькую на санках домой вёз, а я тогда очень куклу хотела, из магазина в Грохольском переулке, и они с мамой мне давно обещали… так вот, везет он меня, а я ему говорю: - «Ты чего так медленно меня везешь!», а он мне: - «Ах, ты так со мной разговариваешь? Тогда не будет тебе куклы!»
Гешка знал артиста Сергея Голованова, он играл в 1-м Колхозном Театре, а потом в разных фронтовых… А Любка ревела уже в голос:
- Я помню, у него сестра жила в Гжели, под Москвой, сад красивый был, там для детей были домики… еще сын его сестры был, Толик... И вот, они как-то поссорились, мама ушла прямо без вещей, был мороз, она несла меня на руках до станции и плакала, плакала… В общем, и это замужество кончилось…
Гешке безумно хотелось ее сейчас обнять, и пусть бы она ему в курточку плакала, но позволить себе такое он не мог. А Любку всё несло:
- А после него еще композитор был, из Молдавии, он в конце войны здесь жил… Штефан Няга зовут… Говорил маме, что женится, а потом мы узнали, что у него в Кишиневе уже есть жена и сын… Ой! Уже времени-то!
На часах было без четверти двенадцать, но сам Гешка уже смирился с тем, что опоздает.
- А что, мама заругает?
- Да… Н-нет… Знаешь, мне срочно нужно на Кирова попасть, там, где дом МГБ, знаешь?
- Это зачем?
Любка не могла сказать, что Эмка Савинова ждала свои роскошные розовые туфли уже часа два. По Кузнецкому они пошли заметно быстрее, почти бежали.
- Там… ну, понимаешь… мне нужно к подружке зайти.
- А-а… в 12 часов ночи…
- Нет, нет, это не то, что ты думаешь!
- А я ничего не думаю…
Любка вспыхнула:
- Ну и ладно, иди домой, я сама.
Она резко повернулась и побежала в сторону площади Дзержинского, резко притормозила, зачем-то посмотрела на свои туфли и быстро пошла дальше. Гешка посмотрел вслед, плюнул и стал ее догонять.
- Извини.
Дальше опять шли молча.
«Дура я, дура! Зачем его с собой потащила, как я теперь в своих «шкарах» покажусь!»
«Интересно, она там надолго?»
К Дому Чекиста на слиянии улиц Мархлевского и Кирова подошли, уже приводя в порядок дыхание. У подъезда маячил дежурный в эмгэбешной форме.
Любка повернулась к Геше:
- У тебя монетка для телефона есть? Я потом отдам!
Гешка порылся в карманах, и достал пару пятаков, двугривенный и рубль.
- Ладно. Подожди меня здесь… Товарищ постовой! Извините, мне к подруге в тридцать шестую квартиру нужно, на минуточку, но вдруг там все уже спят… можно я от вас номер наберу?
- Да уж конечно спят! Завтра приходи.
- Извините, мне сегодня, срочно надо…
- Ну, ладно, звони уж.
«Бэ три, восемнадцать, сорок два», - палец быстро набрал нужный номер на черном диске стоявшего на столике дежурного телефона.
- Алё, это я!
В ответ трубка зашипела эмкиным голосом:
- Ну, подруга, нагулялась? Чтоб я еще хоть раз тебе что-нибудь! Да все уже спят давно, а ты…
- Я поднимаюсь, открывай дверь!
Любка уже второй раз сегодня поднималась в лифте на шестой этаж. Последний раз оглядела себя всю в большом зеркале, бережно сняла туфли, внимательно осмотрела и с облегчением увидела, что ни одной царапинки не прибавилось. Дверь Савиновых была приоткрыта, оттуда уже торчала эмкина рука.
- Спасибо, Эммочка!
- Давай уж! Тихо ты тут, дверью не хлопай!
- Спасибо, еще раз!
Дверь тихо щелкнула.
Уфф. Развернув под батареей газету с ненавистными «шкарами» Любка переобулась.
«Слава Богу, темно. Может, не заметит. Ч-черт! У подъезда фонарь яркий!»
Любка быстро сбежала с лестницы.
- Ну, вот и всё. Пошли!
Гешка старательно затушил папиросу и кивнул постовому, который расплылся в плотоядной улыбке у девушки за спиной и понимающе подмигнул. Геша отвел глаза.
«Половина первого, дома буду около двух…»
До Пушечной было минут десять ходу. Гешка всю дорогу рассказывал про своего приятеля Ваську, отца которого после войны послали работать в Берлин, он и Ваську взял с собой, а летом тот приезжал на каникулы, одетый как Гарри Пиль (тут Любка хихикнула), и говорить мог только о тряпках. Что с людьми заграница делает…
Любка выбирала путь по темной стороне улиц, а Геша всё не мог понять, почему. На её ботинки он даже ни разу не взглянул, как, впрочем, и на давешние розовые туфли…
Прощались у ворот. Во двор Любка его, естественно, не пустила. А то еще увидит, в каком подвале она живет…
- А… давай в кино послезавтра сходим? В «Уране» на Сретенке новый фильм с Орловой. «Весна» называется!
- Ну… не знаю. Может быть.
- У вас телефон есть? Дай, я позвоню!
- Ты свой скажи. Я сама позвоню, ко мне звонить неудобно.
- Очень простой, сплошные тройки: Дэ три, семьдесят три, тридцать!
- Ну, ладно. Пока.
Теперь домой!
Трамваев можно было не ждать, и Гешка Миров бежал, как никогда раньше. Он опаздывал, как маршал Груши под Ватерлоо, при этом прекрасно знал, что мама не спит… Редкие машины, шипя, проносились мимо, а Гешка всё бежал, бежал…
Пересекая Палиху, он увидел часы: без пяти два, черт!
Влетая в подъезд, он уже знал, что мама стоит сейчас и курит на лестничной площадке своего четвертого этажа.
«С гимном, с гимном… приходить нужно с гимном…»
- Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь! Да здравствует созданный волей народной, единый, могучий Советский Союз!.. – вдруг запел он.
Анна Петровна смотрела сверху на поднимающегося по лестнице сына. Физиономия его сияла, как… Подобрать сравнение она не смогла.
- Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, и Сталин великий нам путь озарил! На правое дело он поднял народы, на труд и на подвиги нас вдохновил!.. Мама, я – с гимном, как и обещал!
«А сынок-то вырос. Шестнадцать уже… Похоже он сегодня влюбился, ну и ладно, значит, пора», - Анна Петровна глубоко вздохнула
- Проходи, умывайся, и – быстро спать… тоже мне, певец!

Здесь собрано воедино сразу несколько историй.
Гешка Миров, когда в первый раз вернулся домой в два часа ночи, и вправду пел гимн, поднимаясь по лестнице. Да и Любка, бывало, одалживала туфли у своей подружки, Эмки Савиновой, и познакомились они как раз на дне рождения у Лены Майзель, но… конечно же, всё это было не в один и тот же день. А диалог их я, честно говоря, полностью придумал.
Но вот мне всё видится именно так, уж простите.