Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

13 February 2012

Юлька

Потрясающе яркая, смелая, умная, хваткая, трудолюбивая, душа любой компании, мечта кавалеров всех возрастов, бегающих за ней табунами…
И ведь до сих пор наши друзья того времени не верят, что мы с Юлькой никогда не спали! Вернее, пару раз было, но именно, что спали, потому что в той толпе, которая вповалку рушилась по углам после бурной пьянки, спокойнее было оказаться рядом с человеком, которого хорошо знаешь, ведь правда?
Собственно, ни она, ни я, особым аскетизмом в молодости не отличались, но в отношении друг друга аппетит ни разу не возникал.
Мы слишком ценили нашу дружбу.
Родилась эта дружба на репетиции студенческого театра, которым в ту допотопную эпоху руководил еще не я. Вы ж понимаете, что для нормального функционирования любого театрального гадюшника нужна некая интеллектуальная оппозиция, вот ее мы с Юлькой и возглавили, и было это аж в 1976 году.
Я был геологом, она химиком, выпить любили оба, и оба же отличались творческим подходом ко всякому процессу, в том числе и алкогольному. После распределения в какой-то химический НИИ она получила возможность носить с работы чистый спирт, но мы устали просто разбавлять его водой, и за несколько лет сочинили целую гамму различных ликеров и настоек.
Один из этих напитков назывался «Самаритяне». Дело в том, что в 82-м году мы с Юлькой решили написать пьесу для нашего театра, и, таки, сделали это!
В самом конце сезона я предложил в течение лета подумать над следующим сюжетом: живет в Москве компания старых надежных друзей. Скорее всего, бывших одноклассников. Один из них, человек творческий и нервный постоянно находится в переживаниях и имеет скверную привычку довольно часто доставать своих товарищей тяжким общением: всё-то ему нужно поговорить, пожаловаться на жизнь, посоветоваться… И вот, в определенный момент друзьям это надоедает, и когда у него происходит очередной кризис, они вдруг все дружно его отфутболивают. Каждый по своей причине. А когда становится ясно, что в этот раз всё было очень серьезно (помните – «Волки, волки!»), они собираются вместе и начинают валить ответственность друг на друга!
Так вот, я предложил всем подумать: а чем таким очень важным лично он мог быть занят, когда отфутболил старого друга?
В общем, серьезный вариант тогда предложила только Юля, и мы решили уже вдвоем сесть и довести пьесу до ума.
Уж не знаю, как работали братья Тур, братья Стругацкие или братья Пресняковы, но у нас с Юлькой это выглядело так: я лежу на диване и, эдак, диктую, а она под диктовку пишет и спорит с каждой фразой, предлагая свои варианты. После каждого поворота событий мы делаем паузу и принимаем капельку алкогольных напитков.
Пьеса еще до рождения получила название «Самаритяне», потому как я где-то вычитал, что на Западе именно так называется служба психологической помощи по телефону. Так вот, именно тогда мы научились ледяной спирт, настоянный на тертой лимонной цедре, смешивать с гоголь-моголем на липовом меду, добавив туда банку концентрированного молока. Получалась просто фантастика, причем, прошу учесть, что в 1982 году ни «Бейлис», ни «Адвокат», на пространстве одной шестой известны не были! В общем, ликер «Самаритяне» мы наливали всем желающим и на читке, и на премьере. Слово «презентация», кстати, в ту пору тоже еще не обрело своего нынешнего значения.
Самое смешное, что эта пьеса через пару лет была поставлена в одном из молодежных театров Праги!
А потом была вторая пьеса: "Абстрактное понятие", и вопросы в ней опять ставились общечеловеческие....
Должен сказать, что мы все тогда болели «Мастером и Маргаритой». Помню, как в декабре того же 82-го года мой день рожденья уже подошел к концу, но самые стойкие гости (Юля и ее тогдашний ухажер Валера) еще оставались, и тогда возникла смелая идея: последнюю рюмочку опрокинуть на Патриарших, на той самой скамеечке, где Берлиоз и Бездомный познакомились с Воландом!
Идея была принята на раз, притом еще и усовершенствована: идти на Патрики следовало не по Садовому, и даже не переулками, а максимально по прямой – через все заборы!.. Уточняю, на часах была половина третьего.
Кончался декабрь, довольно снежный и морозный, мы максимально утеплились, взяли с собой пузырь самодельной «клюковки», три рюмочки, и отправились в путь!
Не буду долго отнимать ваше внимание, скажу только, что во время штурма одного из заборов в районе улицы Щусева, как раз, когда мы с Валеркой подсаживали Юльку в длинной дорогой дубленке на этот самый забор, к нам с трех сторон подошли три крепких молодых человека и очень тихо, но твердо предложили «спешиться» и предъявить документы.
Только тут я, грешный, сообразил, что мы лезем, ни много ни мало, в тот самый дом, где еще пять недель назад жил почивший недавно в Бозе Генеральный Секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, Маршал Советского Союза товарищ Леонид Ильич Брежнев…
Как-то сразу стало трезво и очень нехорошо. И только Юлька улыбнулась пьяной улыбкой во всю физиономию:
- Ой, ребята, какие документы среди ночи! Понимаете, вот у него сегодня день варенья! Да-да, у него, поздравьте моего друга Серегу! И мы решили последнюю на сегодня рюмочку… вот, она у меня в кармане…хотите тоже?.. выпить на Патриарших, на том самом месте, где трамваем зарезало Берлиоза! И решили мы пойти…
Во время этого страстного монолога лица кагебешников неожиданно потеплели, они стали переглядываться друг с другом, а когда этот поток сознания иссяк, и Юлька икнула, один из них с непередаваемой тоской произнес:
- Эх, вот бы все бросить, и так же – через все заборы... А потом - и рюмочку на Патриарших!..
Тогда мне впервые подумалось, что устои государства рабочих и крестьян отнюдь не так незыблемы, как нам кажется…
Через год произошла еще одна «булгаковщина», объяснения которой я не нахожу до сих пор.
Мы снова собрались с Юлькой у меня писать уже новую пьесу. Называлась она «Абстрактное понятие», чему соответствовала роскошная одноименная настойка на перегородках грецкого ореха, с предварительным осаживанием технического спирта на марганцовке, отсифониванием и фильтрацией осадка через сигаретные фильтры.
Была суббота, мы собрались после обеда, и в качестве затравки я прочел Юльке стих, неожиданно возникший у меня прошлой ночью. Для того, чтобы всё дальнейшее было понятным, приведу его здесь целиком.

Я ждал с утра. Чего – сказать не мог,
Но, только лишь замедлил день свой бег,
Раздался в дверь уверенный звонок,
И мама крикнула: - Сергей, к тебе!

В дубленке, в лисьей шапке, в сапогах,
Вошедший в дверь отвесил мне поклон.
Он мог не представляться. Я и так
Уже уверен был, что это Он.

Я молвил что-то вроде «очень рад»
И выдержал холодный взгляд в упор.
Замками щелкнул черный дипломат,
И лег на стол Тот Самый Договор.

- Простите, - я спросил его, - зачем?
Ведь я и так не каюсь по ночам,
Таких, как я, давно известно всем,
Без пересадок отправляют к Вам.

А он мне: - Предпосылка неверна,
Ведь ИХ судья давно не так уж строг.
Такие наступили времена,
Что ТАМ занизили для вас порог.

И ты, по всем параметрам своим,
Как по заслугам, так и по грехам,
Имеешь шансы быть отправлен к НИМ,
Такие же, как и спуститься к НАМ.

Но, что бы ты ни совершил теперь,
Все прошлое не обернется вспять…
Так стоит ли ломиться в нашу дверь?
Вот ключ. Осталось только подписать!

Подумай, может быть не стоит ждать,
Гадая: «повезет, не повезет...»
А я могу тебе пообещать
Работу, славу, деньги, то да сё...

Ну вот, молчишь... Боюсь, что ты, увы,
Опять решиться ни на что не смог…
- Все дело в том, что есть на свете Вы,
А значит, где-то существует Бог!

Как явная заведомая ложь
Дает всегда понять, что правда есть,
Так каждый день доказывает зло,
Что где-то на земле добра не счесть!

- Ты, вспомнив Бога, видимо, решил,
Что выбираешь меньшее из зол?
Ну, что ж, мой друг... Дерзай. Твори. Пиши.
И, вежливо раскланявшись, ушёл.

Мой город за окном совсем затих,
Беспечно напевая свой мотив,
А я опять остался «при своих»,
Все золотые шансы упустив.

В общем, Юлька оценила, мы по этому поводу отдельно выпили и приступили к работе.
А вечером она поехала домой. Тогда моя соавторша активно подрабатывала на «нефтяных митрофанушек» написанием курсовых работ и дипломов, а посему иногда бывала при деньгах и в эти дни другого передвижения по Москве, кроме как на такси, знать не желала.
Через час, когда я уже лег спать, раздался звонок. Такого восторженного визга и бессмысленного тарахтения в исполнении Юльки я не слышал ни до этого раза, ни после. Постараюсь воспроизвести ее монолог близко к тексту:
- Миров! Миров! Я не знаю, что это было! Я не знаю, кто это был! Я не знаю, что мне сейчас делать! Представляешь, я, когда от тебя вышла, то сначала встала на остановке троллейбуса, а потом краем глаза увидела, что сзади остановилась серая «волга», а в ней сидит человек, ну просто копия того, что ты описал: в дубленке, в лисьей шапке… Открывает дверь, выходит, а на нем и сапоги высокие, коричневые! Ёшкин кот! Ну, я прям, подумала…

…«Волга» притормозила за остановкой, он вышел из салона и, протирая ветровое стекло, краем глаза следил за милой девочкой в расшитой афганской дубленке, которая смотрела на него, неприлично выпучив глаза.
Он устало улыбнулся и спросил:
- Вас подвезти, друг мой?
- А-а… н-ну…
- Садитесь. Мне это не составит особого труда.
Девочка забралась на заднее сидение. Тронувшись с места, он продолжал смотреть на нее в зеркало заднего вида.
- Да что с вами? Вы на меня так смотрите, будто черта встретили!
- Понимаете… мне вдруг пришло в голову, что если бы сейчас в Москве появился Воланд, то он выглядел бы именно так!
- А-а… вот в чем дело… Ну, тогда все правильно. Я и есть Воланд.
Пауза затянулась. Он повернул в сторону Кутузовского проспекта и с удовольствием рассматривал в зеркале ее растерянные глаза, прекрасно понимая, как ей хочется продолжить разговор, и зная, что искать следующую подходящую фразу ей очень нелегко. Но она нашлась:
- Простите, а сколько вам лет?
- Ну… это смотря, как считать. Ведь истинный возраст человека определяется отнюдь не количеством лет, прошедшим с тех пор, как в одном из городских родильных домов раздался его первый жалкий крик.
- А чем?
- Соотношением жиров, белков и углеводов в его организме, балансу эритроцитов и тромбоцитов в крови, интенсивностью увлажнения кожи, скоростью регенерации клеток… еще кое-чем, для вас незначительным, и – самое главное – любопытством! Любопытством ко всему, что происходит вокруг, тем самым чувством, что иногда называют «жаждой жизни»!
- Вы врач?
- Да как вам сказать… И врач тоже.
Машина мчалась по Кутузовскому проспекту, приближаясь к Триумфальной арке.
- Ой, я же забыла сказать, куда мне ехать!..
- Не волнуйтесь, мой друг. Никуда я вас не завезу. Расслабьтесь, я не опасен.
Девушка хихикнула.
- О чем вы, сударыня?
- Опять цитата из Булгакова: «Иностранец не опасен! Теперь я поняла, он не опасен!»
- Ну, да, приблизительно. А что, современная молодежь любит Михаила Афанасьевича?
- Конечно! Особенно «Мастера»!
- Ну, да… это естественно при таком политическом режиме… А скажите, вам известно продолжение истории с этим Романом?
- Н-нет… Думаю, что нет…
- Дело в том, что на смертном одре Михаил Афанасьевич кое-что завещал Елене Сергеевне. Почему-то, и в сороковом году он был абсолютно уверен в том, что Роман обязательно будет напечатан. Более того, он знал, что это произойдет еще при ее жизни. Он тогда попросил ее не артачиться и согласиться на любые купюры и цензурные правки, которые неизбежны при господстве советской идеологии. Но поставил ей единственное условие: в тот день, когда она получит гонорар за первое советское издание… Он так и говорил: «Первое»! Словно знал, что их будет много… В общем, ей следовало прийти со всей суммой на Новодевичье кладбище, и всё до копеечки отдать тому, кто придет на могилу вслед за ней.
- И… что дальше?
- А дальше Мастер ушел… Через год была страшная война, великая Победа, усиление репрессий… писателей брали, фактически, по проскрипционным спискам… а потом некто Сталин умер, и началась оттепель!.. Впрочем, вы это все знаете. А в 68-м при активном содействии Константина Симонова журнал «Москва» отважился к напечатанию Романа. Там были жуткие купюры, некоторые главы изъяты целиком, но главное было сделано: Роман увидел свет. Вот, собственно, и все.
- А гонорар? Она … передала его?
- О, небо, какие мелочи вас интересуют! Да, конечно, передала, не сомневайтесь.
Девушке очень хотелось закурить, но спросить об этом владельца автомобиля ей было неловко. Вдруг он с улыбкой повернулся:
- Да курите, если хотите, мой друг! Сам я, правда, этим уже лет триста, как не увлекаюсь…
И, довольный собственной шуткой, засмеялся низким голосом.
«Волга» уже несколько минут, как развернулась под эстакадой, где Кутузовский проспект превращался в Можайское шоссе, и уверенно двигалась по Аминьевке. В салоне ее царило молчание, потому что она просто не знала, что говорить дальше, а он, видимо, сказав все необходимое и тем удовлетворив свой интерес к беседе, спокойно созерцал встречные автомобили и дома вдоль дороги. Девушка уже не удивлялась тому, что после пересечения с Проспектом Вернадского машина безошибочно свернула в глубину родного квартала.…
- … И ты, представляешь, Миров, когда я за сигаретами полезла, заодно заглянула в кошелек, и, понимаешь, там – пятерка и рубль! Я, как раз, завтра единый покупать собиралась! А ехать – ровно трешка! И думаю: рубль давать – мало, пятерку – жалко, а сдачи просить – неудобно, так поговорили хорошо… И вот, ковыряюсь я у себя в сумке, а он говорит:
- Да оставьте вы это! Я же знаю, что у вас там только шесть рублей на единый отложено… Всего хорошего, друг мой… И, пишите, пишите!
Сейчас мне иногда кажется, что во время этой встречи, видимо, произошло что-то еще, но меня там не было, а Юлька забыла. Или сознательно умолчала?..

Вторую пьесу мы закончили и вскоре поставили, был даже успех, на волне которого меня приняли в «Щуку», а потом…
Потом с Юлькой случилась беда.
Она «залетела» от одного нашего общего приятеля. Собственно, это случилось с ней не в первый раз, а точнее, уже в одиннадцатый. Но беда заключалась в том, что выходить за него она не хотела (в чем была, в общем-то, права), а вот одиннадцатый аборт ее врач отказался делать категорически. Что-то там было уже совсем плохо.
И вот, совсем уже решила Юлька становиться матерью-одиночкой, как вдруг…
На нашем общем горизонте появился мой тезка. Сережа. Брюнет, писаный красавец, актер, правда пока безработный, но вот-вот сейчас , только в Москве закрепится, и… И так уж он Юлю любит, что ему совершенно по-барабану, от кого она беременна, и будет он любить этого ребенка, как собственного…
Свадьбу справили, как положено. Юлькины родители и сестра были так счастливы, уж такой им зять достался талантливый, добрый, красивый…
Первый звоночек раздался через два месяца после рождения дочки. Юля вышла на работу, взяла еще пару курсовых и один диплом, а Сережа продолжал «творить внутри себя». Когда я к ним однажды забежал, Юля на кухне писала какую-то халтуру и качала коляску с Настей:
- Т-с-с, Миров! Чего надо? Чего пришел?
- Ой, прости, я тихо, дочку не разбужу…
- Да не в ней дело! Ей и так пора просыпаться! Там, в комнате Сереженька спит, он всю ночь мучался, у него бессонница, пусть, хоть сейчас отдохнет…
Постепенно от дома стали отходить все друзья и родные. Как выяснилось, юлькины родители отказались пускать на порог бездельника и альфонса Сережу, а поэтому она с ними порвала.
Я оставался последний.
За окном уже бушевала перестройка со всеми ее возможностями, и я, как-то позвал Сережу в гости и предложил ему одну операцию. Нужно было зайти в один кооператив и оформить с ними договор о том, что он, якобы, продал этому кооперативу свой компьютер. За эту подпись хозяин кооператива, недавно ввезший в Москву целую партию, платил тысячу рублей. Тех рублей!!!
Сережа тихо и вежливо сказал мне, что подумает.
А через пару дней, когда я зашел к Юле, она предложила мне попить чаю, тихо радуясь тому, что мужчинка где-то бегает «по делам». Через полчаса дверь открылась, и в квартиру вошел хмурый хозяин.
Увидев меня он, не раздеваясь, подошел к столу:
- Сергей. Я устал. Тебе лучше уйти. Тем более, что после сделанного тобой мне совершенно криминального предложения, я вообще не хочу тебя видеть в своем доме.
В глазах у меня помутилось, рука сама поднялась в воздух, и тут я увидел Юлькины глаза…
Господи-и! Сказать, что в них была мольба – ничего не сказать. Таких глаз я не видел вообще никогда, ни в жизни, ни в кино, ни на картинах…
В общем, я встал, молча, оделся и ушел.
Было это уже в начале 90-х.

А месяц назад случайно встреченная дама из наших сказала, что Юлька до сих пор живет с этим персонажем. Работает много, открыла какой-то бизнес, очень постарела, сильно пьет… Родители умерли, так и не восстановив с дочерью нормальных отношений.
А мой тезка до сих пор в красивой позе лежит на диване, строя потрясающие творческие планы!
Я тогда обрадовался и предложил снова всем встретиться, выпить, пообщаться… Лариса вздохнула, покачала головой и сказала:
- Знаешь, не стоит. Очень жалкое зрелище. Она же прекрасно понимает, что мы видим, как она свою судьбу изуродовала…
Потом немного помолчала, словно еще раз прокручивая перед глазами кадры с той Юлькой, которую мы знали тридцать лет назад, и неожиданно добавила:
- Слушай, а может, ее сглазил кто?

На снимке 1982 года фрагмент репетиции спектакля "Самаритяне"