Топфотоп — здесь знаменитости общаются друг с другом и со своими поклонниками

29 December 2011

Вовка

- Г-геннадий Львович, а что б-будет, если из этого пистолета в окно выстрелить?
Нам с моим лучшим другом Вовкой по одиннадцать лет, мы сидим у меня дома после школы, даже уроки уже сделали. Это было необходимо, иначе мой папа ни за что не разрешил бы нам пострелять из своего пистолета.
Пистолет у него пневматический, сделанный собственными руками по каким-то правильным чертежам, только обрез ствола куплен в тире, где невозвратно сломалась одна винтовка.
На улице 69-й год, и если кто посторонний про пистолет узнает, ничего хорошего папе не светит, но он, всё равно, каждый раз дарит нам эту невероятно увлекательную игру: на диван кладется перегнутый кусок толстого картона, а на него ставятся американские солдатики, привезенные мне в подарок одним из маминых учеников…
Бах! И фигурка, отлитая из мягкого зеленого пластика отлетает в картон. Еще – бах! – и она уже падает на пол, мы подбегаем, поднимаем ее и смотрим – куда ранили мерзкого и бесцеремонного захватчика, нахально бегущего по земле Свободного Вьетнама…
И вот, через полчаса этого захватывающего боя мой самый лучший друг Вовка задает этот самый вопрос:
- Г-геннадий Львович, а что б-будет, если из этого пистолета в окно выстрелить?
Отец хмыкает, пожимает плечами и невозмутимо отвечает:
- Не знаю, Володь, я, как-то, еще не пробовал…
Окно находится прямо над диваном, достаточно изменить угол выстрела лишь градусов на двадцать, и на свой вопрос Вовка получит уже чисто экспериментальный ответ. Он, видимо, размышляет над этим, а потом, вдруг поняв, что именно так и могут быть восприняты его намерения, спеша и заикаясь, объясняется:
- Н-нет, нет, Геннадий Львович, я не об этом, но вот, если в ч-чужое?
Отец покатывается от хохота, я тоже громко смеюсь, делая вид, что понял, в чем юмор ситуации…

А вот уже 1970 год, конец пятого класса. Я сижу верхом на своем отце, а Вовка идет рядом и несет три портфеля: свой, мой и папин. Меня вдоль Подкопаевского переулка транспортируют вниз, к Солянке.
Ничего страшного, просто я слишком разбежался на школьной лестнице и загремел с нее так, что медсестра заподозрила перелом.
Вовкина мама работает недалеко в какой-то ведомственной поликлинике, там есть рентгеновский аппарат. Вовка позвонил ей и договорился, что мне сделают снимок, чтоб решить, как быть дальше.
А я позвонил отцу, он отпросился с работы, рванул на такси ко мне в школу, и вот меня несут.
- С-серёжа, а если т-ты ногу сломал, т-то можно, я к Н-надьке Расторгуевой п-пока пересяду? У нее списать можно…
Снимок тогда сделали быстро и качественно, с переломом обошлось. Оказалось – растяжение связок, мне перетянули ногу эластичным бинтом и выгнали в школу уже через день. Как красиво я хромал…

Тут и зима 71-го года.
Александровский сад находится ровно посередине пешего пути от его дома до моего. Вечер, снег, легкий морозец…
Мы где-то подобрали старые картонки и лихо летаем с огромной горки прямо из-под Кремлевской стены вниз! Туда, где редкие пешеходы шагают к метро вдоль чугунной решетки сада…
Пара молодых милиционеров у правительственного въезда в Кремль провожает нас глазами, и теперь, через сорок лет, в их взглядах мне чудится черная зависть, мол, вот бы сейчас и нам бросить этот обрыдлый скучный пост и точно так же, как эти два пацана, вверх тормашками кувыркаться с горки, с каждым спуском все плотнее обрастая твердой снежной корочкой!..
- Вовка, это чья галоша тут валяется, твоя?
- Ой! Т-точно, м-моя! А… д-другая где, не видел? Ой, и шарф к-куда-то слетел…

1971 год, сентябрь.
Мы сидим после уроков на наших любимых качелях и фантазируем.
Историчка, Нина Абрамовна, начала курс Истории Средних Веков с того, что потребовала от всех нарисовать свой родовой герб и придумать титул и девиз.
- Я придумал. Я буду бароном фон Рюмпелем!
- Уй, здорово! А п-почему?
- А у моей мамы девичья фамилия – Рымпель.
- А-а… Т-тогда я буду виконтом де Юном! У меня мама Юнина была…
Потом и девизы придумались, только я их уже и не помню…
А две прекрасных дамы, Светка Кузина и Оля Юркевич, без какой-либо связи с реальностью стали, соответственно, Изольдой фон Брюммон и Гертрудой фон Дреккенштайн.
Правда, так никогда и не узнали об этом. Как, впрочем, и обо всех славных поединках, битвах с драконами, подвигах и путешествиях, которые мы целый год совершали в их честь…

Осенью 1972 года в «Красном Октябре» показывали японскую картину «Гений дзюдо». Мы с Вовкой каким-то образом пробились на балкон и полтора часа стояли в толпе, а теперь идем по набережной к нему домой совершенно потрясенные и вдохновленные.
- Какие приёмчики классные, видел как он его? Р-раз, раз!
- Д-да, Сережа, зд-дорово! Н-но я понял, как это он делал!.. См-мотри, опять у п-пристани Ч-чирик со своими стоит…
Через полчаса Вовкин папа, Владимир Францевич, чешет затылок, глядя на два аккуратных фингала. Один под моим левым глазом, другой под вовкиным.
- Значит так, орлы. Это уже просто стыдно. От одной и той же шпаны, на одном и том же месте, третий раз дундулей получать! Всё. С завтрашнего дня будете ходить на секцию самбо в МВТУ к моему другу Шульцу!
- К-каждый день?
- Нет. Раза три в неделю, вам для начала хватит.
- А на баскетбол когда?
- Не хотите – не надо. Так и будете под глазом сливы носить!
Ходили полгода. С Чириком как-то разобрались. «Приемчикам» особым не научились, но до сих пор помню, что в драке всегда нужно смотреть противнику в глаза, а еще умею падать в различных ситуациях так, чтоб ничего не повредить. Спасибо Шульцу.

Вовка кряхтит, почти стонет, но джинсы, натуральный «Вранглер», на нем так и не застегиваются.
За окном март 73-го, мы с мамой стоим и смотрим на эти лаокооновы муки. Мне уже все понятно, да и моя мама курит, сокрушенно морщит лоб и с выдохом произносит:
- Ну, все, Володя. Брось. Ни фига не получится. Хотела я сюрприз сделать и, вот дура, даже размера твоего не спросила!
- Н-нет, Люб-бовь Георгиевна! Я вот немножко похудею…
- Прекрати, Володя! Это моему сыну худеть надо, а ты – вон, кожа да кости! Потерпи до марта, я тебе еще закажу.
- Ой, ну д-давайте еще разок попробуем!
Пробуем, пробуем, потом еще пробуем…

31 января 1974 года, Вовкин День Рожденья.
- Ну что, архаровцы? Шестнадцать лет, это, я скажу, срок! Можно уже и по рюмочке, но только по одной!
Мы у Вовки на даче. Вернее, в той теплушке на шести сотках, которую они ласково называют: «Дача!»
12 квадратных метров. По одной стене – двухэтажные нары, у другой – раскладное кресло для Вовки. Я буду спать на надувном матрасе. В углу потрескивает «буржуйка», на столе лимонад, шпроты, хлеб и фантастический окорок, запеченный вовкиной мамой под особенной хлебной корочкой! Можно даже и мяса не есть, просто хрустнуть корочкой – и всё!
А вовкин папа, ну очень хочет бабахнуть водочки, а одному как-то не с руки… Вот и совершает уголовное преступление, откровенно спаивая несовершеннолетних.
Ну, да мы все понимаем. По рюмочке, и хватит. Дальше и сам справится. Завтра пойдем кататься на лыжах, ведь тут, на старом карьере, Вовка говорит, горки хорошие накатались…

И вот, наступило лето 1975 года.
- Сережа, а у тебя до экзамена еще время есть?
- Есть, Нина Владимировна!
Мы сидим с Вовкой в его старой квартире на набережной напротив Кремля. Двухэтажную развалюху уже выселяют. Жалко. Квартира была просто роскошной, с отдельной лестницей – дворец! Правда, ванну они сами поставили в кухне, больше нигде места было не найти.
Вовка поступает в Медицинский, я в Нефтяной, а его мама, думая о будущей пенсии, только что закончила курсы кремлевских экскурсоводов
- Вот и хорошо! Тогда, мальчики, собирайтесь, я вас в Кремль поведу. Надо ж мне на ком-то потренироваться?!

После этой экскурсии мы как-то разошлись.
И вообще, с моей тогдашней компанией Вовка совершенно не монтировался. Он был в "Б", я - в "А", да и школу я заканчивал другую, куда был переведен за несознательное поведение.
Ну и переехал он очень далеко. Аж в Строгино, я там у него только один раз бывал...
После института он распределился в Медуправление КГБ, зажил сладко и весело. Общаться с нами ему стало просто ни к чему. По телефону году в 90-м как-то говорили, но встретиться не удалось. У Вовки тогда язык сильно заплетался, а потом он не перезвонил.
Кто-то говорил, что женился на красавице, купил машину, потом вторую. Для жены и дочки еще одну дачу построил…

2009 год, 30-е марта, в этот день к нашей школе обычно приходят все, у кого есть такое желание.
Мы, десяток выпускников 75-го года, сидим в маленьком китайском ресторане «У Старика Цао». Уже и выпили, громко галдим, каждый о своем.
Напротив меня сидит Вовка, худой и желтый, как смерть. Его никто не замечает, мы разговариваем только вдвоем – не виделись больше 30 лет!
- С-сереж, у меня всё хорошо, т-только спина очень болит. Я, п-правда, специальные упражнения нашел, вот сейчас начну д-делать, приду в себя и д-даже на работу выйду. Есть одно м-место, где обещают взять!
- Старик, а ты обследоваться не хочешь? У меня вот тоже с позвоночником проблемы, но я уже точно знаю, что там…
- Н-нет, Сереж, не в-волнуйся! Я же сам в-врач! Если б это онкология была, так я бы уже д-давно сдох! А у тебя т-тоже со спиной п-проблемы? З-заходи ко мне, я тебе этот комплекс упражнений тоже д-дам! Чудеса, говорят!
Когда все скидываются на стол, Вовка только делает вид, что положил деньги. Замечаю только я, но ничего не говорю.

Захожу к нему через неделю. В ту же квартиру в Строгино, где и был однажды.
На его кровати даже белья нет.
Комплекс упражнений для спины он мне от руки переписал.
- С-сереж, там вот как получилось… Я, п-понимаешь ли, выпивал тогда… Машину разбил, а вторую п-продал, чтоб компенсировать тому, об кого свою р-разбил! Жена ушла… Но д-дочка, Юля, у меня такая красивая, в-вот, посмотри! Это она з-замуж выходит. М-меня, правда, н-не позвали, но я не обижаюсь. Зач-чем я им сейчас такой…
- Слушай, а почему тебя твой КГБ бросил? Ты ж там проктологом был и в их вонючих жопах полный срок отковырялся, а? Надо ж и самому лечиться в этом Медуправлении!
- С-слушай, там такая штука вышла… В общем, все п-правильно. Они меня за п-пьянку выгнали ровно з-за месяц д-до того срока, чтоб меня м-можно было на п-пенсию отправить. Так что, не п-положено мне медобслуживания.
- А что папа с мамой?
- Ой, Сереж… м-мама первой умерла. Н-на даче, там где ты и был у нас. Летом очень ж-жарко было, она в к-карьер купаться пошла, у нее с-сердце и остановилось… Я ее сам, вот этими р-руками д-два часа реанимировал. Н-не вышло ничего. А папа – в п-прошлом году. Здесь, н-на улице. М-мы с ним к-квасили, он в м-магазин пошел… Я жду-жду, а его все нет и нет… А п-потом сосед п-пришел и сказал.

Я оставил ему денег и ушел. Он все пытался мне дать ключи от дачи, чтоб я мог там летом отдыхать. Еле отказался.
Через полгода позвонил сосед и сказал, что Вовка больше не встает. Я приехал и узнал, что он даже в свою поликлинику ни разу не сходил. Пошел туда я и восстановил его на учете.
Потом вернулся, взял его на руки и повез в больницу к своему приятелю. Там сделали все анализы, но результат должны были сказать через пару дней.
Когда я его нес обратно, то у лифта пришлось его прислонить к стене, так с него брюки упали вместе с трусами. Не на чем было держаться.
Анализы были самые плохие, но ничего хорошего я от них уже и не ждал.
После прихода участкового врача, которому я отдал все бумажки, Вовку сразу же положили в районную больницу, куда я прибежал на второй же день. Правда, там уже были его бывшие родственники, включая родителей мужа дочери. Смотрели они на меня как-то очень нехорошо и даже поговорить наедине не дали.
А когда я собрался уходить, кто-то ехидно процедил:
- А на квартиру даже и не рассчитывайте! Он ее уже дочери отписал, а больше сюда нотариуса не пустят! Мы тут договорились!
Я дождался его лечащего врача и спросил:
- А что теперь нужно делать-то? У него уж и ноги-то не работают, может, я ему массажиста пришлю, пусть поможет?
- Не надо. Уже ничего не надо. Поздно. Завтра мы его выписывать будем.
Дома за ним ухаживала бывшая теща Валентина Сергеевна, на поверку оказавшаяся очень милой старухой.
Там Вовка лежал еще месяц.

2 июня 2010 года.
Я прихожу к Вовке и приношу авоську каких-то фруктов.
Он улыбается мне, хватает за руку и, заикаясь, как всю жизнь перед этим, говорит мне какую-то чушь. Про уровень воды в реке, про работу четырехтактного двигателя…
Я ничего не понимаю, смотрю на его тещу, а она молчит и плачет. Я выскакиваю на улицу, сажусь в машину и рву в Троице-Лыково. В Храм Успения Пресвятой Богородицы, знаменитый тем, что именно туда последние годы хаживал Александр Исаевич.
- Батюшка! Извините, как к Вам обращаться?
- Отец Андрей.
- Извините… тут в десяти минутах мой друг… умирает. Я не знаю, что в таких случаях делают, исповедаться у него не получится, он почти без сознания… Я Вас и туда, и обратно отвезу!
- Соборовать положено. Сейчас, только возьму все, что нужно. Где машина?
- У ворот! Я вас жду.
На улице безумно душно. Я в шортах, а отец Андрей в тяжелой черной рясе, как ему не жарко… Бабульки у подъезда провожают нас глазами и равнодушно, не стесняясь, говорят вслед:
- Во, отходит, небось, этот пьяница из 85-й! Тот, у которого отца-то еще на улице подобрали…
Мы успеваем.
Вовка хватает священника за руку, целует ее, что-то бормочет…
Я сижу на кухне, которую Валентина Сергеевна уже привела в относительно пристойный вид.
Через минут двадцать отец Андрей выходит, я сажаю его в машину и везу обратно.
- Сколько с меня, отец Андрей?
- У нас таксы нет. Сколько считаете нужным.
- Хорошо. Отец Андрей, простите меня, но откуда у Вас этот акцент?
- Я беженец из Молдавии. Из Приднестровья.
- Спасибо Вам. Извините.
- Ничего. Между прочим, Вы даже сами не представляете, какое дело сделали. И сколько грехов Вам теперь простится.
- Спасибо. Благословите?
- Благословляю, сын мой.
Попрощавшись с отцом Андреем, набираю номер Валентины Сергеевны.
Она просто плачет.
Вовка уже ушел.