Елена Губарь на Топфотопе

Елена Губарь — Thu, 12 Jun 2014 13:26:26 GMT

Елена Губарь — Thu, 12 Jun 2014 13:23:32 GMT

Елена Губарь — Thu, 12 Jun 2014 13:21:23 GMT

Елена Губарь — Thu, 12 Jun 2014 13:20:39 GMT

Елена Губарь — Thu, 12 Jun 2014 13:19:55 GMT

Елена Губарь — Fri, 04 Apr 2014 18:33:25 GMT

Елена Губарь — Fri, 28 Mar 2014 15:33:10 GMT

Елена Губарь — Fri, 24 Jan 2014 14:20:22 GMT

Елена Губарь — Mon, 30 Dec 2013 11:54:24 GMT

Елена Губарь — Mon, 09 Dec 2013 15:48:46 GMT

Ирина Парфенова (4 часть)

Елена Губарь — Thu, 05 Dec 2013 07:29:12 GMT

Лечение.
Каких трудов моим родителям стоило пробить место в интернате, я узнала лишь со временем. Оказывается, они предпринимали попытки еще в самом начале моей болезни, стараясь обеспечить качественное лечение. Второй штурм был подкреплен значительным ухудшением моего состояния. Тут уж отказ директора ничего не решал. Если мой отец взялся за дело, то неприступных крепостей для него не было. Все попытки взять его измором проваливались. «Нужна 105-ая по счету справка? Не проблема. Добуду и ее, но моя дочь будет учиться в Вашей школе.» В итоге пришлось писать в Москву и под давлением вышестоящего начальства меня взяли.
Хотя первые месяцы я испытывала на себе неприязнь завуча и старшей медсестры. Директору было все равно, кто там числится в списках. А вот завуч вела у нас историю и сразу же невзлюбила меня. Не важно, что я отвечала на все ее вопросы, в журнал шла четверка. Мой любимый предмет, не вызывавший никаких проблем, и вдруг … четыре. Весь класс уже с азартом ждал дуэль. Я отвечала лучше всех, но оценка оставалась той же. Не знаю, что за игра это была, но под конец учебного года наступила оттепель и зацвели пятерки, а в 8-ом классе пришла новая учительница истории.
Учеба учебой, но лечение – отдельная песнь. Три раза в неделю у нас было по 2 урока лечения. Почему уроки? Просто, лечение было включено в расписание, как труды или пение. На перемене мы бежали в спальню, переодевались в гимнастические купальники и спортивные костюмы, поднимались по лабиринтам лестниц на самый верх и должны были успеть до звонка.
Первые 45 минут занимались лечебной гимнастикой. Тут все индивидуально. Те, у кого был церебральный паралич, отрабатывали походку в специальных комбинезонах с кучей карманов, набитых мешочками с песком. Кто-то крутил велотренажер, а мы с Леной и Олей лежали на полу на простынках и делали разные упражнения под музыку. Все зависело от фантазии инструктора.
Больше всего мы любили заниматься с Кларой Александровной. Невысокая блондинка пенсионного возраста, но веселая, как девчонка. С ней никогда не было скучно. Разговаривали обо всем на свете. Именно она научила нас танцевать вальс. Вечерами мы с упоением отрабатывали па на спальном этаже, кружась в длинных ночнушках и представляя, что это бальные платья. Мне всегда хотелось испытать чувство полета в танце и вот одно из несбыточных желаний перекочевало в копилку реальных воспоминаний. Успела!
Вторые 45 минут мы переходили из кабинета электрофареза на массаж либо на шерсть. Впервые услышав, что меня посылают на какую-то шерсть, я даже не знала, чего ожидать. Оказалось все просто. У кого что болит, на то и кладут лоскут, напоминающий бабушкин пуховый платок. Его словно только что сварили и прямо из кипятка, толком не отжав, бросают тебе на спину, а сверху укутывают одеялом и подваливают груз в виде мешочков с песком. Лежишь 15 минут и все. Может быть, кому-то эта процедура помогала, а мне она лишь давала шанс отдохнуть. Вот собственно и все лечение.
При моем заболевании, увы, нет лечения, способного помочь или хотя бы замедлить процесс ухудшения. Так что лечение ничего не изменило, но это лишь в моем отдельном случае. Для остальных детей это было очень важно. К сожалению, с перестройкой и многократной сменной руководства в интернате многое изменилось. Для нас, считавших уроки лечения чем-то естественным и неотъемлемым, дико было слышать, что у нынешних учеников лечение бывает даже не каждую четверть.
Опять перемены.
Учеба в 8 и 9 классе пролетели как сон. Почти каждый день происходило что-то захватывающее. То подруги уговорили меня сходить вместе со всем классом в кино. Легко сказать сходить. До кинотеатра на набережной надо было пройти около 5 километров. Под конец пути я еле волочилась, не хуже путника, пересекшего пустыню Гоби. Теплый свитер с высоким воротником очень уютно согревал на тенистом школьном крылечке, где я обычно коротала время, ожидая возвращения класса с очередной прогулки. А вот на солнечной аллее вдоль Волги даже ветерок не спасал. Пекло, усталость, тысяча проклятий собственной дурной голове, за безрассудство… И ради чего все это? «Вечная сказка любви» - индийский фильм. К началу сеанса мы опоздали, но много не потеряли. Зато как приятно было поплакать за компанию! Незабываемое чувство единения с коллективом. Тогда я познала катарсис.
А чуть позже уже чуть не плакала наша воспитательница, сопровождавшая класс. Увидев, каких трудов мне стоил путь к кинотеатру, она сказала: «Девочки, не мучайте Ирочку, обратно езжайте на автобусе!» - «Хорошо!» - сказали девочки, но потом по ходу передумали. До автобуса надо подняться по длинной улице вверх, а в гору идти сложно, давай уж тихонько пройдемся по низу пешочком и будем присаживаться на скамейки. Часа через два мы дошли, а нас уже считали пропавшими.
Еще одно приключение отучило меня спорить на что-нибудь. Уж не помню с чего зашел у нас спор с одноклассниками, но Вася утверждал, что спокойно пройдет ночью в нашу спальню и останется незамеченным. Единственный путь из спален мальчиков (на первом этаже) к нам на этаж лежал через основную лестницу, у подножия которой располагался пост ночного дежурного. Всю ночь тут горел свет и за столом бдели дежурившие учительница и медсестра. Граница на замке. Естественно, я пошла на спор, уверенная, что пить 3 стакана соленой воды придется не мне. Мне бы, дуре, сообразить, что наш Вася гений математики, все просчитал и предусмотрел. Но я с точными науками я никогда не дружила, а поймать меня на эмоциях ничего не стоило. Итак, среди ночи спокойный Васин голос разбудил нас. Он поприветствовал нас рукопожатием, чтобы мы убедились, вот он тут собственной персоной, и тут же смылся. А утром мне пришлось расплачиваться. Соли добрый мальчик не пожалел. Еле-еле осилила выпить все три стакана. Очумевший организм трясло, как в лихорадке, но на встревоженные расспросы Надежды Константиновны я отвечала: «Я в порядке, просто, что-то знобит.»
Летом перед переходом в 10-й класс я загадала себе мечту. Так хотелось прийти в класс 1-го сентября и увидеть нового мальчика. Конечно, очень умного, красивого и чтобы влюбился в меня с первого взгляда. Стихи я не любила, так что лучше бы он написал мой портрет, сраженный неземной красотой. Что тут сказать, скромненькая подростковая мечта. Заказали? Получите, распишитесь.
Первое, что я слышу, приехав в интернат после летних каникул – у нас двое новеньких в классе. Сначала я увидела девочку и приняла ее за Ольгу. Рост, фигура, рыжая коса, точно такая челка и лишь откуда-то взялись очки. Тогда я уже потеряла свое отличное зрение из-за того, что приходилось учиться лежа, а стоять на локтях я не могла и упиралась подбородком в пирамидальную подставку. Книги и тетради оказывались слишком близко, т.ч. в 8-ом классе пришлось надевать очки, чтобы увидеть надписи на доске. Но в очках я не ходила, они не удержались бы при закидывании головы. Так что видела я не очень четко и легко перепутала новую девочку с Олей. Посмеялись, познакомились и я ждала, когда же появится Он.
Вошел маленький кудрявый мальчик с огромными детскими глазами. Ничего общего с идеальным образом. Опять не повезло. Но словно этого мало и кто-то сверху решил дать мне щелбан по носу, не мечтай! Во время урока чувствую на себе взгляды Толика и вижу, что он увлеченно что-то рисует в тетради. Ну, думаю, хоть портретом полюбуюсь. Ага! Еще тот шедевр. Каляка-баляка а-ля четырехлетний ребенок. Спрашивается, с чего бы ему рисовать, если никогда этим не занимался? Высшие силы дали мне знать, что запрос услышан, но не стоит зарываться.
Не успела закончиться первая четверть, как меня ошарашила страшная новость: теперь я буду учиться дома. То я тайком плакала от известия, что буду жить в интернате, теперь готова была реветь в голос от того, что меня лишают самого ценного – общения. Я понимала, впереди не ждет ничего хорошего, все лучшее я уже пережила в этих стенах старинного купеческого дома. Пожизненное заточение начиналось на 2 года раньше срока.
К счастью, отрыв от школьной жизни сгладили мои одноклассники. Не было ни одного выходного, чтобы хоть кто-то не приехал ко мне. Иногда вваливалась компания из троих или пятерых. Только мальчишки опасались приходить по одному и предусмотрительно кучковались, дабы никто не заподозрил их в романтических чувствах. Приезжали даже новенькие, с которыми я толком не успела еще подружиться. От Толика я впервые услышала про «Аквариум» и «Алису». Он привозил мне пластинки. Он же открыл мне Омара Хайяма, как бы между делом положив книгу в стороночку, мол попробуй почитать.
Невольно сравнивала реакцию одноклассников на мой уход. В первой школе я проучилась почти 7 лет и ни один человек ни разу не навестил меня, хотя мой дом стоял прямо за школьным забором. В интернате я провела два с половиной года, но ко мне не лень было ездить через весь город. Я не анализировала, а наслаждалась роскошью общения. Каждое событие в школьной жизни описывалось мне в деталях и показывалось в лицах. Возникала иллюзия временности отрыва, словно я – раненый боец, ожидающий возвращения на фронт.
Но была и другая жизнь. По будням ко мне приходили учителя из моей прежней школы. Кто-то посещал меня раз в 2 недели, большинство еженедельно. В понедельник – русский и литература, во вторник – физика и биология, среда – математика и химия, четверг – история… и так далее. Мне кратенько объясняли новый материал, давали задание на неделю и порядок. Особенно я не напрягалась. Гуманитарные предметы мне давались легко, а с алгеброй и геометрией спасала Жанна. Она каждую неделю приезжала ко мне из интерната, а позже из университета, куда поступила на психологию, и решала домашку. Когда приходила математичка, я с взглядом полным понимания кивала на все ее объяснения, но почти не слушала. Она проверяла домашнюю работу и ставила 4, хотя ошибок не было. Естественно, я не спорила и не спрашивала, за что же четыре. Молчаливое соглашение.
Учительница физики быстро меня раскусила. Задачки тоже решала Жанна, а я лишь уверенно отвечала теоретическую часть. Если математичке хотелось поскорее освободиться и пойти домой, то Нина Дмитриевна оказалась энтузиастом своего дела.
- Пока не решишь эту задачу при мне, я отсюда не уйду.
- Боюсь, Вам придется у нас ночевать.
- А ты не бойся, думай лучше!
Больше часа она просидела рядом со мной, пока я не разродилась. Когда-то у меня была честно заработанная пятерка по физике, но как только подвернулась возможность поволынить, я с чистой совестью освободила свои мозги от ненужных усилий. Куда приятнее почитать социолога Кона или психолога Леви, чем что-то там подсчитывать. А тут пришлось задействовать заржавевшие извилины.
Чаще всего учителя приходили ко мне либо после 2 часов, когда заканчивалась первая смена в школе, либо в образовавшемся окне между уроками, поэтому утром я могла себе позволить выспаться вволю. Наконец-то, не надо было вставать по звонку и жить по строгому режиму. Иногда я спала аж до 10 часов. Но случалось и так, что около 8 утра раздавался звонок в дверь и мама будила меня: «Пришла учительница по английскому. Вставай скорее!» И прямо с постели, не умывшись, лишь накинув халат на ночнушку, я садилась за стол на урок английского.
Такие непредвиденные визиты могли произойти в любой день и час. Изменились планы, переставили расписание уроков, да мало ли что. В результате я стала панически бояться звонков. Слишком много сюрпризов они несли. Только слышу, что кто-то пришел и тут же пытаюсь угадать, по какому предмету мне надо отчитываться. Одно дело, когда ты готовишься к экзамену, идешь в школу и сдаешь его вместе со всеми. А представьте, как чувствует себя человек, разбуженный среди ночи, которому начнут задавать вопросы по тригонометрии, а он накануне учил китайский. Адреналин зашкаливал. Конечно, это были не экзамены и предметы всего лишь из школьной программы, но за два года я стала реагировать на дверной звонок круче собаки Павлова. Пришлось даже вводить условный стук для своих. Когда в дверь сначала стучали, а потом звонили, я уже могла дышать ровно.
Зато теперь я могла вдоволь читать и смотреть телевизор. В те годы как раз по утрам шли уроки иностранных языков. Раз в неделю, в определенный день по полчаса я смотрела английский, немецкий, французский и итальянский. По уже сложившейся привычке поглощать знания лежа, я укладывалась на животе на софу перед телевизором, подминала под грудную клетку подушку, обхватив ее обеими руками, и конспектировала уроки, положив тетрадь перед собой. Языки были моей страстью. Самым красивым и легким казался итальянский. Очень хотелось выучить его поскорее, а тут всего 30 минут блаженства в неделю и долгое ожидание продолжения.
С тех пор, как я перестала держать голову при ходьбе пришлось отказаться от прогулок во дворе. Поначалу мне пытались помочь ортопеды, нацепив головодержатель, но в нем, как и ранее в корсете, я не могла ходить, словно какую-то пружинку вынули из организма. Да и народ пугался одного моего вида. Так что теперь я редко выходила из дома, хотя силы еще позволяли.
Летом продолжала часто гостить у бабушки с дедушкой. Дойти до туалета сил хватало, а вот приседать там в реверансе уже не очень получалось. Дедушка нашел выход, соорудив мне трон с ведром в бывшем хлеву, где когда-то держали бычка и свиней. Незабываемые минуты в паутинных сумерках! Вставать с низкого дивана, где я спала, тоже становилось сложно. Без опоры я еле преодолевала силу притяжения. Дома спасала высокая металлическая кровать. Даже 5 ступенек на крыльце и то превратились в вызов судьбе – упаду, не упаду? Но пока что я ходила сама и могла донести книги до стула под кустом сирени, а там учить стихи, готовясь к поступлению в университет. Впрочем, это я слишком забегаю вперед.
Мне удалось еще попасть в интернат на Новогоднее представление. Репетиции прошли мимо, но хоть на время оказаться среди своих было уже более, чем достаточно.
Летом мы всей семьей ездили на Волгу. Ощущение свободы, охватывавшее в воде, ни с чем не сравнимо. Плавать я так и не научилась, но глубины не боялась. Трудно было зайти в воду под прожигающими взглядами окружающих. Я держала под руку кого-то из своих родных и шла, сильно раскачиваясь с запрокинутой назад головой. Жутковатое зрелище! Когда глубина позволяла, я опускалась в воду и плавала на надувной камере или держась за матрас. В детстве я старалась успеть заплыть как можно дальше от берега, пока родители смотрели в другую сторону. Только после их крика «живо к берегу!», я неспешно гребла в указанном направлении. С годами мозги наросли и уже удерживали меня от рискованных глубин.
Самое забавное, пока я лежала, загорая, то ко мне даже подкатывали желающие познакомиться. Лежа искривление позвоночника выравнивалось и возникала иллюзорная картинка стройной, симпатичной девушки. Но стоило разок пройтись и желающих пообщаться сдувало, словно ветром.
Острое всего чувство вины за свое уродство я испытала, когда Жанна уговорила меня пойти в консерваторию на вечер органной музыки. Прежде чем согласиться на эту вылазку, я детально расспросила о расстоянии от машины до входа, о количестве ступенек, все просчитала и оценила свои силы. Плюс ко всем своим доводам «за», Жанна сказала, что договориться, чтобы нас пустили пораньше и тогда мы избежим толпы.
Папа привез нас к консерватории, высадил и тут же уехал, так как стоянка там запрещена. Проспект всегда был многолюден и в тот вечер публики хватало. Я старалась не обращать внимание на реакцию прохожих, но некоторые, особо экспрессивные возгласы невозможно было не услышать. Что-то типа «Ничего себе!», только на классическом матерном особо врезалось в память. До сих пор слышу интонацию неподдельного удивления, охватившего какого-то парня.
Пока я присела на скамейку перевести дух, Жанна побежала договариваться, но вернулась грустная. Ей отказали, не положено раньше впускать и все тут. Пришлось идти со всем потоком. «Только бы дойти!» - стучало у меня в голове. Я старалась не думать о том, какое впечатление произвожу, на переваривание подобных эмоций уже не было сил, но тут послышался женский голос сзади. «Такие должны дома сидеть, чтобы не портить другим людям настроение!» А ведь она права. Что тут возразить…Больно, обидно, но назад пути нет. Вот и второй этаж, органный зал, наши места. И тут кульминация вечера!
В ту пору мне уже трудно было удерживать вес тела при посадке и я либо плюхалась, отпустив себя, либо сгибалась вперед и более плавно присаживалась. На автомате я резко наклонилась вперед, чтобы присесть и тут…мой подбородок ударил чью-то макушку. Женщина недовольно обернулась, но услышав извинения и сориентировавшись, она тут же успокоилась. Чего не скажешь обо мне. Меня заклинила на извинениях. Потом мы, смеясь, проводили параллели с рассказом Чехова «Смерть чиновника», настолько мое состояние было похоже, но в тот момент я едва сдерживала слезы и все бормотала извинения. Только музыке Баха удалось достучаться до меня. Звуки органа унесли меня куда-то за пределы зала, вселенной, моего несовершенного тела. Все исчезло и была лишь божественно прекрасная музыка.
Из зала консерватории я вышла абсолютно другим человеком. Мне не надо было блокировать свои чувства, вина за свое уродство ушла. Душа пела, а все вокруг было лишь фоном. Словно меня вылепили изнутри в монолитный кусок, склеив тысячи мелких крошек, рассыпанных то тут, то там. Я почувствовала себя человеком.
Университет
В интернате мы пытались заглядывать в будущее, гадая, кто кем станет. Помню, меня очень задели слова нашей учительницы литературы, перечислявшей, кому какая профессия лучше подойдет и сказавшей, как само собой разумеющееся: «А Ирочка будет сумки вязать, ведь она у нас очень слабенькая и ничего больше не сможет.» Стало очень обидно. Мозги то у меня были не хуже других. Сама же она дописывала рядом с пятерками за сочинения «умница» и «молодец», да еще зачитывала их в старших классах, как образец. И, вдруг, сумки. Нет, вязать я тоже умела, но терпения на это дело мне не хватало. Итак, один гвоздик засел в подсознании.
Когда пришла пора задуматься о поступлении, то особого выбора не было. Однозначно, это должно быть что-то гуманитарное и заочное. Факультет иностранных языков был закрыт для меня из-за отсутствия заочного отделения. Решила попробовать русскую филологи. Именно попробовать, а не поступить. После двух лет домашнего обучения, лишенная возможности сравнивать себя с другими, я была уверена, где уж мне осилить этакий уровень знаний. Посмотрю, что там, да как, за год подготовлюсь и, если повезет, поступлю со второй попытки.
На собеседование надо было идти в 4-ый корпус университета. Старинное здание, такие же кованые лестницы, как и в интернате. Все оказалось совсем не страшно. Мне задали несколько общих вопросов, потом поинтересовались, чем обоснован мой выбор. И я понесла про свою великую любовь к языкам, добавив, раз уж иняз для меня закрыт, придется тут поучиться.
- Ну, хотя бы древнегреческий и латынь смогу здесь выучить.
- А у нас нет древнегреческого.
- Жаль, придется без него обойтись.
Представляю, как веселились преподаватели, наблюдая мой наивный энтузиазм. Одной латыни мне хватило выше крыши, а ведь мы проходили и старославянский, и древнерусский, да еще один из славянских языков. Впрочем, сначала надо было поступить.
Сочинение мы писали в университетской библиотеке. Допуск в лифт мне почему-то не дали и пришлось брать лестницы штурмом. На одном из переходов подвернулась нога и я упала, но папа мгновенно подхватил меня и спас ситуацию. В итоге, я пулей написала сочинение по роману А. Толстого «Петр Первый», не замечая холода из широко открытых окон, не слыша шума дождя. Больше всего меня волновало, как я спущусь вниз. Зря беспокоилась. Председатель приемной комиссии оказался очень душевным дядечкой. Он заставил открыть лифт и обратный путь был, как на крыльях. Кто знает, на что мне удалось написать, главное, что это уже позади. Для поступления мне хватило бы одних троек по всем экзаменам, так как у инвалидов тогда были льготы. Четверка сочинению стала приятным сюрпризом.
Следующим был устный экзамен по русскому и литературе. На него я пришла с сильной простудой, подхваченной в день сочинения. Сейчас уж не вспомнить, что за вопросы мне выпали. Почти все прошло гладко, не считая стихотворения Маяковского. Увы, досталось то, которое я не очень помнила. Тут, как нельзя кстати, пришелся мой кашель. Запинка, перешедшая в приступ кашля, спасла меня от позора. Обалдевшая от полученной пятерки я вышла из кабинета.
Если уж быть совсем откровенной, то все экзамены я сдавала с «допингом». Мы уже знали о вреде прозерина, но решили, что лучше на 4 часа сделать меня сильной, а там будь что будет. Мама делала мне укол перед каждым экзаменом. Сил становилось явно больше и их как раз хватало до момента возвращения домой. Больше чем экзаменов, я боялась толп абитуриентов. Мне было до боли в сердце стыдно за свою походку, пугающую невинных людей. Я старалась никого не видеть и ничего не слышать. Наверное, мое состояние было близко к полуобморочному. Выйдя после экзамена по обществоведению, я даже не смогла ответить на простой вопрос.
- Там был лысый преподаватель? Говорят, к нему лучше не попадать.
- Я не знаю. Не заметила.
Поступление оказалось для меня настоящим сюрпризом. Все не верилось, что это правда. К счастью, мне больше не пришлось ездить в университет. Все экзамены и зачеты, на протяжении 6 лет, я сдавала на дому.
Папа ходил на установочные лекции, узнавал задание на полгода, приносил мне горы учебников, книг и пособий, даже конспектировал лекции, а я по мере готовности сдавала экзамены. Подготовившись по одному предмету, я звонила в деканат и просила прислать мне преподавателя. Тут начиналось самое интересное. Никогда нельзя было угадать, как скоро приедет экзаменатор.
Самый длительный период ожидания был больше месяца. Преподаватель по истории литературной критики была очень занята и пока она добралась до меня, я успела подготовить и сдать 2 других предмета, а цитаты из Белинского и Добролюбова благополучно выветрились из головы. Пришлось импровизировать на ходу, вживаясь в образы классиков критики, угадывая их отношение к различным явлениям. Галина Ивановна не поверила моим заверениям, что я учила, но успела подзабыть за месяц. Однако, она оценила мои потуги повторить труд великих критиков и поставила отлично в зачетку за верное направление мыслей.
Не менее страшно было услышать в трубку: «Ждите. Преподаватель подъедет через 40 минут.» Тут начиналась паника. За что хвататься: конспекты или косметичка? С одной стороны, повторение никогда не мешает, но, с другой стороны, если глаза не накрашены, я чувствовала себя почти что голой. Красота побеждала знания. А чтобы спрятать мелкую дрожь, я встречала всех экзаменаторов широкой улыбкой. Когда губы растянуты, зубы уже не стучат.
Экзамены всегда были источником адреналина. В первый и последний раз увидеть незнакомого человека, не забыть от волнения выученный материал и все это при стойкой уверенности, что я ничего не знаю, и вот-вот меня разоблачат. Эдакий Штирлиц на грани провала. Ни шпаргалок, ни подсказок, только я и преподаватель. Чаще всего дело обходилось без билетов. Меня спрашивали по всему материалу. Кому-то хватало 10-15 минут и рука тянулась к зачетке. Другие увлекались и не могли остановиться, интересуясь моим мнением чуть ли ни на равных. Иногда беседа могла длиться дольше часа, а мама хваталась за сердце, думая, что я никак не сдам экзамен.
За 6 лет учебы я привыкла к сладкому мучению на грани опасности. Конечно, это чувство далеко от ощущений альпиниста, покорившего вершину, при этом пару раз чуть не сорвавшись в пропасть. Но я стала хотя бы представлять, что такое адреналин. Никогда в жизни мне не пришлось выслушать столько комплиментов и похвал в свой адрес. Самое приятное, что большая часть их вываливалась на моих родителей, провожавших гостей в коридоре. Достойно принять комплимент – особая наука, а так мне все было слышно, но не надо было ничего отвечать. Каждый раз самооценка поднималась на несколько дней. Дальше все сказанные слова выветривались и звучавшая в душе песня, под названием «Так может я не дура?», утихала.
Защита диплома выпала на исторический день. В 1992 году 12 июня впервые отмечали новый праздник – День России. День объявили выходным и были сомнения, а придет ли комиссия. Сердце от волнения зашкаливало, хотя мозг пытался втолковать ему, что нет повода для паники. Диплом написан, неожиданных вопросов быть не может, осталась чистая формальность. Все напрасно.
При выборе специализации я предпочла литературоведение более скучной, с моей точки зрения, лингвистике. Для диплома выбрала двух авторов, которые были земляками, ровесниками, но оказались на разных полюсах жизни – «Личность и общество в произведениях Леонида Бородина и Валентина Распутина».
В начала работы над дипломом я более симпатизировала Бородину, но в процессе сопоставления и анализа произведений невольно вышло, что Распутин не зря вошел в ряды классиков. Мне было как-то неловко перед Бородиным, очень не хотелось его обидеть. Можно подумать, моя писанина попала бы ему в руки. На всякий случай я старалась избегать чрезмерно резких оценок, чем и заслужила наивысшую похвалу от оппонента. Пожилая профессор прослезилась, выступая с заключительной речью. Из-за шока я ничего не слышала и запомнила лишь одну ее фразу: «В советском литературоведении еще не было такого гуманного подхода.» Приятно!
Красный диплом стал объектом гордости моих родителей. Меня он удивил. В школе я ни разу не была отличницей. Не видела необходимости особо напрягаться ради оценок, а тут никакой математики, столько интересных предметов, хотелось прочитать все сразу, как только папа приносил очередные кипы книг из библиотеки. Короче, увлеклась и не заметила, как стала отличницей. Правда, применения моему образованию не намечалось. Все члены комиссии, после защиты диплома, высказались единогласно, жалко, что в аспирантуру не получится. Способности то выдающиеся, но без доступа к библиотекам…вы сами понимаете… нет будущего.
Но в тот день я не заглядывала так далеко. Родные решили побаловать меня и я сидела на балконе с огромным бокалом кофе и целой шоколадкой. Кофе, в те годы, был страшным дефицитом и даже растворимый казался божественным нектаром. А с шоколадом и вовсе необычная история. С детства нас с сестрами приучили делиться и никогда не есть одному. Так что в тот день я впервые съела целую шоколадку, которая под конец уже не лезла в горло. Слишком сладко. Варенье, например, я начала есть только в интернате. Вечерами, когда на всех нас нападал жор, мы спускались в столовую за кусками хлеба и батона, хранившимися в огромной кастрюле для общего доступа. Вот тут годилось любое варенье, заботливо впихнутое в сумки нашими мамами. Все лучше, чем есть пустой хлеб.

Ирина Парфенова (3 часть)

Елена Губарь — Wed, 04 Dec 2013 15:04:59 GMT

По возвращению в интернат после летних каникул нас ждал сюрприз – две новые ученицы. С появлением Оли и Лены для меня началась новая жизнь.
Подруги.
Первой я увидела Лену. Темные вьющиеся волосы, собранные на затылке. Карие улыбающиеся глаза и обезоруживающая улыбка. Благодаря подкупающему обаянию далее по жизни перед ней открывались любые двери и достигалось все желаемое. Мало кто мог устоять перед таким изящным оружием. Даже таксисты подвозили ее бесплатно. Лена укладывала свои вещи в шкаф в спальне и встретила меня так, словно уже лет пять жила в интернате. Она тут же рассказала, что приехала из Сургута, что у нее небольшое искривление позвоночника и родители решили, лучше перестраховаться, чем запустить проблему.
С первой же минуты нам было легко общаться. А вот Оле повезло чуть меньше. Она пришла в школу лишь через несколько дней после 1-го сентября, а за это время наш одноклассник, Стасик, успел заболеть желтухой и класс был на карантине. Сейчас уж не помню с точностью все детали, но Олю держали от нас в стороне, кажется, в изоляторе. При этом все взрослые приговаривали про нее, что она не контактная. Они-то имели в виду, что эта девочка не была в контакте с больным, а ей казалось, что ее заклеймили неконтактной из-за неумения наладить контакт в новом коллективе. Так что бедняга пришла в класс в стрессовом состоянии. Недоразумение тут же прояснилось.
Оля, как и Лена, была почти с меня ростом. Я лишь чуть выше их. Теперь я не чувствовала себя Гулливером, лежащим в одиночестве в центре класса. (Людочка с Верочкой были по метр пятьдесят, а я метр семьдесят три.) Из-за пополнения наш класс перевели в кабинет попросторней и, к великому моему счастью, пониже этажом. Мне стало легче передвигаться по школе. Во-первых, экономились силы, уходившие на штурм длиннющей лестницы в прежний класс. Во-вторых, теперь рядом была надежная рука подруг. Если дома мне приходилось просить своих младших сестер помочь мне спуститься с 4-го этажа за руку, а они в свои 11 лет вредничали и отнекивались, то здесь все было наоборот. Лена и Оля рвались помочь и обижались, если выбрала не ее. Приходилось строго соблюдать очередность, чтобы не задеть ничьих чувств.
Посреди класса теперь стояли три кушетки вплотную друг к другу. В центре горела медово-рыжая копна Ольгиных волос, то и дело слышался ее хохот. Общение почти не прекращалось. Когда нельзя было говорить – мы писали. Причем пытались научиться писать левой рукой, чтобы развить оба полушария мозга. Надоедало писать – рисовали. Набрасывали на листочке уродливые рожи и обменивались ими, принимаясь преобразовывать в красавиц.
Тут уж даже Олег сдался, соизволив дать согласие на кушетку, полагавшуюся ему. Заставить его никто не мог. Учителя избегали обострения отношений, побаиваясь бунта. А теперь лежбище котиков попало в зону привилегий и, увидев наше вольное житье, он решил присоединиться. Вот только облом. Его ложе поставили на отшибе у окна.
Уроки стали проходить намного веселее. Меня перестали вызывать к доске и спрашивали с места. Руки совсем не поднимались и на доске я могла написать только одну строчку, ни выше, ни ниже не дотягивалась. Поэтому я спокойненько читала книги, укрывшись в тени подруг. Когда наступал момент контрольной по алгебре или геометрии, то выручала Лена. У нас был один вариант и она давала мне списывать.
Самое удивительное – нам удалось избежать типичных проблем, отличающих дамский коллектив. Где бы ни собрались женщины, любого возраста, числом более двух, обязательно начинаются ссоры, интриги, сплетни, обиды и прочая шелуха. У нас этого не было, абсолютно! Ни в классе, ни в спальне, которую мы делили с девочками из 9-го класса. Кстати, именно в 8-ом классе я, вдруг, открыла для себя интересные личности рядом, практически, на соседних койках. Жанна впоследствии даже стала самой близкой моей подругой. И мы все удивлялись, как это мы умудрились совсем не общаться в первые полгода моего срока в интернате.
С появлением настоящих подруг все вокруг изменилось. Каждый день был настолько наполнен событиями, что нам нетерпелось поскорее проснуться и совсем не хотелось засыпать. Какой сон, когда Жанна рассказывала нам все тома «Анжелики»! А то мы потихоньку прокрадывались в класс и устраивали репетицию танцев к празднику. Это надо было видеть! Четыре нимфы в ночных рубашках и ортопедических туфлях, взявшись за руки, отплясывают молдавский танец на темном фоне школьной доски. Я была зрителем и сгибалась пополам от смеха.
Кстати, про наши представления можно бы написать целую эпопею. Учителя практически не вмешивались и все придумывали ученики: сценарий, декорации (Оля окончила художественную школу и такие полотна забабахивала!), костюмы (девочки шили на трудах что угодно от платья Констанции до кардинальской сутаны), постановку танцев… Говорят, что именно в те годы подобрался такой удачный творческий коллектив. Позже эта традиция угасла.
Мне доверили лишь вырезать снежинки для украшения занавеса. Ни на что путное я не годилась: стихи не писала, танцевать и петь не могла. Даже шитье не смогла освоить. Управляться с ножной швейной машинкой было слишком трудно. Через год меня отправили на труды к мальчишкам, которые осваивали печатную машинку.
Репетиции мне нравились больше самих праздников. Импровизация, веселье и полет фантазии. Процесс создания чего-то совместными усилиями всегда завораживает. Есть в этом нечто магическое. А сами праздники имели горьковатый вкус для меня. После представления, обычно, устраивали дискотеку. Сидеть в сторонке и смотреть, как все веселятся, было не очень приятно. Я потихоньку линяла в класс и в темноте сидела на широком подоконнике.
Это была не тоска и не скука, я остро ощущала неизбежность одиночества. Еще с детства я знала, что у меня никогда не будет ничего из типового набора девичьих мечтаний. Чтобы подготовить меня к жесткой правде жизни, мама повторяла: «Запомни, тебя никто никогда не полюбит. Только дурак или маньяк может позариться на тебя.» А мечтать о любви так хотелось! Слезы подкатывали, но плакать было не время и не место. В любой момент кто-то из одноклассников может забежать и спросить, что это ты сидишь тут совсем одна. И надо убедительно ответить, что правда-правда все в порядке и мне совсем не скучно, просто захотелось немного романтики, вот сижу, звезды считаю.
Влюбляться в одноклассников или ребят из старших классов – обычное дело. Мало кому удавалось избежать мук первой любви в школе. Я переболела этим в 11 лет, вздыхая о красавце блондине классом постарше, который, естественно, не замечал меня. Влад был хулиганом, что еще раз подтверждает, хорошие мальчики не очень привлекают девичьи сердца. В интернате, даже при всем богатстве фантазии, мне не в кого было влюбиться. Впрочем, и слава Богу.
Все старшеклассники были охвачены «вирусом» поклонения Прекрасной Даме. Не знаю, как уж они распределяли объекты обожания, но почти у каждой девочки был поклонник, который то передавал ей конфеты, то заваливал букетами черемухи и сирени, то писал записки. Сплошной романтик (произносится на французский манер) и платоническое обожание на расстоянии. У некоторых особо ярких представительниц прекрасного пола было по несколько поклонников. И только я была вне игры.
Внешность, вроде, не подкачала. Когда девчонки обсуждали, кто же краше всех в стенах интерната, то мнения разделились. На первое место выдвигали Жанну и меня. Нам было все равно. Тщеславием мы не страдали. На мой взгляд, яркая внешность моей «соперницы» была более выигрышна. В Испании или Италии ее легко приняли бы за свою. Большие глаза чайного цвета, длинные прямые черные волосы, отсутствие славянской округлости в овале лица – сплошная экзотика.
В детстве мне часто приходилось слышать, ах, какая красивая девочка, и руки тянулись погладить по головке. Позже я слышала комплименты, в основном, от пожилых женщин либо кавказцев на улице, что особенно не радовало. В моем случае никакая красота не спасала. Будь я хоть в 10 раз красивее, болезнь одним большим минусом перечеркивала все плюсы. Что собственно и подтвердили наши мальчики, избегавшие выбирать меня даже в своей игрушечной любви. Единственное, что осталось у меня с тех школьных лет – дурацкое желание получить букет сирени или черемухи. Вообще-то, я не большой любитель цветов, и отдаю предпочтение более практичным подаркам, но каждую весну почему-то накатывает это неистребимое чувство ожидания. А, вдруг, букет все же появится? Так взрослые ждут Новогоднюю ночь, продолжая, где-то в глубине души, по-детски верить в чудеса.
Теперь даже страшно представить, на что была бы похожа моя жизнь, не попади я в интернат. Если характер человека формируется в первые три года жизни, то личность выплавляется в подростковый период и от того, с кем ты общаешься, зависит очень многое. У нас подобралась удачная компания. Каждый внес свои нотки в коктейль.
Показателем того, насколько комфортно мне стало в интернате, может послужить простой пример. В первые месяцы учебы я то и дело простывала и оставалась дома. Порой это была наглая симуляция, с подделыванием высокой температуры. Мальчишки у нас были мастера химичить и чего только от них не узнала. Если и это не помогало, пыталась подкупить маму, обещая всю неделю мыть посуду, только бы меня оставили дома. Звук гимна Советского Союза был самым ненавистным, хуже жужжания бормашины. Каждый понедельник ровно в 6 утра радио безжалостно врывалось в мой сон. Опять надо ехать на всю неделю в казенные стены! И, вдруг, с появлением подруг, все изменилось. Теперь я стала просить родителей не забирать меня на выходные. Разрешили лишь раз. Когда Лена заболела и заскучала в изоляторе, то я уже подгоняла температуру не для отъезда домой, а чтобы попасть в изолятор. Чего не сделаешь ради друга, лишь бы не учиться.
Операция.
Счастье не бывает долгим. Не знаю, как у других, а мне жизнь не дает расслабляться. Только успеешь переварить одно испытание, как получите, распишитесь – новое на подходе. К нам в интернат пришел профессор Нейман из ортопедического института. Осмотрел всех, а мне сказал, срочно с родителями на прием. Беседа в его кабинете была короткой: сильное искривление и продолжает прогрессировать, в следующем месяце нужно делать операцию на позвоночник. Шок!
Это сейчас я знаю, что после подобных операций абсолютно все пациенты со спинальной амиотрофией перестают ходить. Прямая спина, благодаря вставленному металлическому дистрактору, облегчает дыхание и нет такой сильной деформации внутренних органов, но двигаться прооперированные могут лишь на коляске. За рубежом подобные операции чаще всего проводят, в возрасте 12-14 лет. Но есть и отказавшиеся от операции. Я пообщалась с коллегами по несчастью из разных стран, но так и не поняла, какой же вариант лучше. Единственное, что приходит в голову – хрен редьки не слаще. Но в феврале 1983 ни я, ни мои родители ничего этого не знали. Мне было 14 лет, я еще могла ходить без посторонней помощи, хотя и довольно быстро уставала. Права голоса у меня не было. Все решали врачи и родители.
Не знаю, как описать тот ужас, охвативший меня при входе в палату. Там стояло 11 кроватей и только я была единственной ходячей. Остальные пациентки лежали в гипсовых «саркофагах» после операций. Низкий потолок не шел ни в какое сравнение с интернатским. Плюс ко всему, все туалетные дела совершались здесь же и воздух был соответствующий.
Обычно после операции на позвоночник пациент 2 месяца лежал, закованный в гипс от подбородка до таза включительно. Потом его увозили на перегипсовку и в новом «коконе» уже разрешали ходить. Но гипс специально накладывали так низко, чтобы человек даже при всем желании не мог сесть. Еще спустя несколько месяцев снимали и этот гипс, переодевая в жесткий кожаный корсет с металлическими пластинами, который можно было снимать на ночь.
Такая типовая последовательность подходила здоровым людям, у кого единственной проблемой был сколиоз. В моем случае надо было искать другой метод. Ослабленные мышцы и длительная неподвижность – смертный приговор. Тогда ортопеды предложили опробовать на мне новый подход. Вообще обойтись без гипса и через 2 недели после операции сразу перейти на корсет. В те годы такого еще не делали.
Пока родители сходили с ума, не зная, на что же решиться, врачи уже начали готовить меня к операции. Опасения вызывали слабые легкие и сердце, которые могли не вынести длительного наркоза. Для укрепления мне стали колоть прозерин. От этого чуда средства у меня резко прибавилось сил. Летящей походкой я носилась по длиннющему коридору больницы. Чтобы принести воды соседкам по палате, надо было каждый раз идти в общий туалет, где был кран. Как же приятно было чувствовать себя полезной и нужной! Жаль только, действие укола прекращалось спустя 3-4 часа.
Лишь позже я узнала, какого «троянского коня» мне подкинули в виде этого препарата. Лекарства этой группы строго противопоказаны больным с амиотрофией мышц. Оказывается, они выгребают все запасы сил и оставляют организм банкротом. Именно так и произошло со мной. После кратковременных взлетов наступило резкое ухудшение. Где слабо, там и рвется. Ни с того ни с сего, шея устала носить мою светлую голову. Иду, иду и, вдруг, голова запрокидывается назад, словно невидимая сила дергает меня за веревочку. Поначалу мне удавалось тут же опускать голову на место, но потом эти промежутки стали все чаще и продолжительней. Сопротивляться этой невидимой веревочке становилось все тяжелее. Летом, когда исполнилось 15 лет, шея окончательно капитулировала. Пришлось приспосабливаться ходить, не глядя под ноги, а разглядывая потолок. Но это все позже, а пока я ждала операцию.
Это не оговорка. Именно ждала, ну когда же это свершится. Трудно было не поддаться удивительной атмосфере, царившей в нашем отделении. С одной стороны, операция – это боль и длительный, мучительный процесс восстановления. А с другой стороны, любая физическая проблема казалась поправимой. Сейчас ты хромаешь? Не беда! Чик-чик, подправим и танцуй хоть пасодобль. Кому тут горб портит жизнь? Сейчас вправим и беги за свадебным платьем, женихи уже заждались.
Впервые меня воспринимали, как нормального человека, с небольшой временной проблемкой. Если интернатские мальчишки лишь уважали меня и по-братски жалели, то у мужской половины пациентов я вызывала интерес. Со мной пытались заигрывать, приглашать на свидания на лестничную клетку. Там проходила вся «светская жизнь» начавших ходить соседок по палате. Кто-то из этих веселых дамочек в шутку пустил слух, что я замужем и потому не расположена к интимным встречам. Ничего удивительного, что им поверили. Еще до интерната я лежала в детском отделении неврологии, на процедуры мы ходили через взрослое отделение. Однажды на переходе меня остановили две женщины, по возрасту годившиеся мне в мамы, и смущаясь спросили: «Извините за любопытство. У нас тут вышел спор. Вы с кем тут лежите, с сыном или с дочкой?» - «Сама с собой. Мне 13 лет.» Надо было видеть их лица! А ведь, действительно, я то и дело ходила мимо их палаты то с двухлетним мальчиком, то с трехлетней девочкой. Мамы детишек просили иногда захватить их попутно.
Поддавшись всеобщему оптимизму, я забыла про горькую реальность. Хотелось поскорее очнуться после операции и чтобы впереди ждала нормальная жизнь здорового человека. Нет, конечно, настолько поглупеть мне не удалось. Для этого пришлось бы вколоть кое-что посильней, чем прозерин. Просто, я смирилась с неизбежностью надвигающейся операции и была готова ко всему, кроме, отмены ее. Не знаю, как Достоевский отреагировал на отмену смертной казни, после того, как уже взошел на эшафот. У меня выступили слезы. Разочарование, радость, отчаяние, облегчение после месяца в страшном напряжении – тут было намешано все сразу.
Официальная версия гласила, что врачи не решились рисковать моей жизнью по причине слабого здоровья, но я думаю, мои родители не дали согласие. Мне они ничего не объясняли, даже спустя годы. Впрочем, не очень то и хотелось ворошить дела давно минувших дней. Какой смысл гадать, как сложилась бы моя жизнь, окажись я в инвалидной коляске в 14 лет, а не более, чем 20 лет спустя. Однозначно можно сказать, что я резко повзрослела.
После возвращения в интернат, мне стало все сложнее ходить по лестницам. Голова никак не хотела держаться ровно, почти через шаг ее приходилось возвращать из закинутого положения. Однажды я подвернула ногу на верхней ступеньке длинной кованой лестницы и пролетела всю ее, чудом не разбив затылок, однако, чуть не сломав ногу. «Орлята учатся летать!» - сквозь боль пропела я, чтобы вызвать улыбку у испуганной до полусмерти Людочки. Она как раз поднималась по той же лестнице и едва успела прижаться к стене. Смешить у меня уже вошло в привычку. Главное, говорить с абсолютно серьезным лицом. Легко!
В состоянии шока я еще как-то дошла до класса, но потом неделю отлеживалась с сильнейшим растяжением. На школьном автобусе меня свозили на рентген все в тот же ортопедический институт. Обошлось без перелома! Теперь я старалась не рисковать и ходить только с кем-то под руку.

Ирина Парфенова (2 часть)

Елена Губарь — Wed, 04 Dec 2013 15:02:15 GMT

Интернат.
Болезнь медленно, но неуклонно прогрессировала. Искривление позвоночника нарастало. Ортопеды назначили мне корсет. Еще они придумали одевать мне на ночь лангеты на ноги. Сейчас бы спросить того гения, чем же я его (или ее) так разозлила? Какой смысл упаковывать ровные ноги в гипсовый «сапог» во всю длину ноги, если у человека искривлен позвоночник? К счастью, родители не были лишены разума и решили, что без сна я долго не протяну, поэтому закинули лангеты в антресоли.
Мне все сложнее было ходить. Путь до школы и обратно приходилось проходить под ручку с папой или мамой. Ей пришлось уйти из столовой и устроиться на завод, поменяв руководящий пост на место монтажницы, только из-за удобного графика. Они с отцом чередовались сменами и так мне было обеспечено сопровождение.
В нашей школе было 4 этажа и расписание уроков, словно специально, составляли так, чтобы дети не засиживались. Гонки по этажам выматывали и убивали. Лестницы уже давно стали для меня препятствием. Если у себя в подъезде я еще легко могла сбегать вниз, перескакивая через ступеньки, то в толпе мчащихся школьников я вынуждена была судорожно цепляться за периллы, только бы меня не сбили. Чем выше я становилась, тем страшнее было падать.
К 12 годам у меня было освобождение не только от физкультуры, но и от трудов, рисования и пения. Вредно много сидеть и все неважные предметы исключили. Вот только одна незадача – мне некуда было деваться на время этих уроков и я, как наказанный хулиган, коротала время в коридоре либо сидя на подоконнике. Порой, выставленные из класса, старшеклассники, приняв меня за свою, пытались заводить беседу и я пряталась от них в туалете.
Пришло время, что-то решать. Прямо перед Новым 1982 годом родители сообщили мне, что в свою школу я больше не вернусь. Теперь я буду учиться и жить в интернате для больных детей. Там мне будет удобнее, плюс всякие лечебные процедуры, ну а на выходные и каникулы буду приезжать домой.
Сказать, что я была в шоке – ничего не сказать. Для домашнего ребенка, воспринимавшего отрыв от родителей, как трагедию, и страдавшего даже в пионерском лагере, где все кайфуют вдали от предков, худшей новости быть не могло. Как обычно, проглотив боль и не посмев возражать, я тихонько плакала, стоя у окна в темноте родительской комнаты. В девятиэтажке напротив сияли огни новогодних ёлок и гирлянд, казалось, весь мир счастлив и лишь одна я такая никому не нужная и неприкаянная. Слово «интернат» звучало абсолютно так же, как «детский дом». В душе поднимался протест: «Раз я им не нужна, уйду жить к бабушке с дедушкой, уж они-то меня любят и не прогонят». Классический пример конца света в масштабах отдельной личности.
Как часто в жизни мы ошибочно оцениваем происходящее с нами! Минус, со временем, превращается в плюс и наоборот. То, что в тот вечер казалось трагедией, крахом привычного мироустройства, в итоге оказалось началом самого счастливого периода моей жизни. Впрочем, пока я еще жива, приберегу превосходную степень на финальный подсчет. Кто знает, вдруг, еще большее счастье ожидает меня за ближайшим поворотом, и самый счастливый период только готовится наступить.
Новогодние праздники и зимние каникулы прошли в великой скорби. Я готовилась к ссылке. Неизвестность обычное удваивает страхи. Одиннадцатого января 1982 года папа привез нас с мамой в интернат и умчался на работу к 8 утра. Мрачное старинное здание напоминало дореволюционную тюрьму из советских фильмов. Темнота зимнего утра, кирпичные стены, тусклый фонарь у деревянного крыльца. Вокруг двора высокий забор. Хорошо хоть нет колючей проволоки и вышек с автоматчиками по углам. Картинка впечатляющая!
Внутри здание было еще интереснее. Пока нас с мамой водили из кабинета директора в кабинет врача, потом в спальню, чтобы оставить мои вещи, я с ужасом пыталась сориентироваться в лабиринте лестниц, холлов, коридоров, этажей. Мы шли то вверх, то спускались по длинной кованой лестнице чуть ли не в подвал, а затем опять вновь поднимались. «Без карты тут не разобраться» - думала я. И действительно, первые дни я старалась не ходить без проводника, чтобы не затеряться в стенах старинного особняка, стоявшего буквой Г и сливающегося с соседним строением. Отсюда и такая запутанность. Первым делом я запомнила 2 тропы: из спальни в класс и из класса в столовую.
Когда нас привели в спальню, то там никого не было, уроки уже начались. Я увидела 10 металлических кроватей под белыми покрывалами. Подушки наблюдались не на каждой. У меня ее тоже не было. Сюрприз! Из мебели был лишь шкаф и тумбочка. Не у каждой кровати по тумбочке, а именно одна тумбочка, сиротливо прижавшаяся к шкафу. На стенах ни единой картины! Уют сногсшибающий. Радовало одно – потолок очень высокий, воздуха хватит на всех, даже при таком нагромождении коек, уставленных впритык друг к другу.
Маршрут от спальни до класса очень простой. Сначала идешь по длинному коридору, потом спускаешься по длиннющей лестнице пару пролетов и тут главное, не забыть свернуть налево, а то уйдешь на вахту. Далее проходишь большой холл. Там перед завтраком вся школа собирается на зарядку. Ну, а из холла попадаешь в коридор с несколькими ходами и идешь к лестнице. Эта уже не дворцовой ширины, но ступеньки покруче и за перилами ограждение из металлической сетки. Всего три пролета и ты на нужном этаже. Направо и налево не ходи, туда позже надо будет. Слева находится лечебный блок с кабинетами ЛФК, массажа и электропроцедур. Справа туалет и комната, где накладывают гипс. А нам надо прямо через небольшой холл с несколькими дверями и повернуть в коридорчик налево. Вот и класс!
Первое впечатление всегда самое яркое и, наверное, поэтому картинка сохранилась в памяти на годы. Утреннее солнце только добралось до окон, в его лучах стояла женщина лет 55, с ярко-красными окрашенными волосами. На ее коричневом платье сияли янтарные бусы. Шел урок литературы, который вела наш классный руководитель, Антонина Ивановна Полятыка. В малюсеньком классе было лишь 2 ряда парт, за которыми сидели 10 мальчиков и 2 девочки. Впрочем, мальчиками я бы их не назвала. Это в моем прежнем классе были 13-летние мальчики, а тут сидели усатые дядьки от 15 до 17 лет.
Мама попрощалась и ушла. Я окаменела от ужаса, стоя у двери. Куда я попала? И тут мне придется жить?! Учительница предложила мне сесть за последнюю парту рядом с рыжим верзилой. Валерка оказался очень спокойным и беспроблемным соседом. Единственное неудобство доставляло сходство наших фамилий, из-за чего зачастую его двойки и тройки ставили мне.
На перемене познакомилась со всеми. Две девочки были неразлучны, как сиамские близнецы, везде ходили парой. Они вместе учились с нулевого класса и сроднились ближе родных сестер. Для Людочки и Верочки я была третьим лишним. Но мальчишки приняли меня, словно родную.
Вообще, первое, что ошарашило в интернате – семейная атмосфера. В прежней школе было холодно и одиноко. Меня либо не замечали (одноклассники), либо дразнили (мальчишки из других классов). А здесь все приветливо улыбались, спрашивали, как дела и не нужна ли помощь. Где-то через 2-3 недели я простыла и несколько дней провела дома. По возвращению меня чуть ли не кидались обнимать. Каждый встречный радостно восклицал: «О, Ирочка, вернулась! Выздоровела?» Ну, или что-то в этом роде. Я смотрела на абсолютно незнакомых мне людей и ничего не понимала. Только со временем до меня дошло, что в небольшом коллективе, где училось около 200 человек, а класс из 15 учеников считался большим, по сравнению с тем, в котором всего 7-8 учеников, не могло быть иначе. Представьте себе пионерский лагерь. Совсем иная атмосфера по сравнению со школьной? А в этом «лагере» смена растянулась на годы. Уроки были лишь небольшим эпизодом. Настоящая жизнь кипела за чертой учебного процесса. Впрочем, это я забегаю вперед.
Первая неделя в интернате показалась мне адом. Бесконечная череда лестниц и километры по школьным лабиринтам. Отягчающим условием было заточение в корсет. В той жизни, на воле, невропатологи освободили меня от этой пытки. Ортопеды думали лишь о выпрямлении позвоночника, а невропатологи предупреждали, что при ношении корсета ускоряется амиотрофия мышц. К тому же, лишив такого пациента возможности раскачиваться при ходьбе, отнимаешь способ передвижения.
Но в интернате главенствовали ортопеды и у них были свои понятия о порядке. Есть искривление? Носи корсет и точка! Как я себя чувствовала в нем? Свяжите человека, оставив немного пространства для ног, чтобы семенил, как гейша, а для полного кайфа обвешайте его мешочками с песком…и пустите побегать по лестницам!
Самым коварным местом оказалась деревянная лестница в столовую, располагавшуюся в полуподвальном помещении. Каждый раз, пытаясь пройти ее, я падала и падала. Если учесть, что питание было четырехразовое, а падения регулярными и неуклонными, то легко подсчитать, сколько полетов было в моем летном списке к концу первой недели. Такими темпами мне и впрямь вскоре мог бы понадобиться ортопед. Разум взял верх над ортодоксальным стремлением к порядку и меня помиловали. Я получила разрешение не носить корсет. Падения прекратились. Возможно, голова начала лучше работать, освобождение от дополнительной нагрузки, позволило яснее мыслить. Я сообразила, что ступени на этом участке слишком узкие и стала спускаться боком.
Но в ту первую неделю я еле-еле доползала до своей кровати сразу после ужина и ложилась спать в 8 вечера, при официальном отбое в 10 часов. Все силы уходили на то, чтобы выжить. Мне было не до знакомства с соседками по спальне. Кроме двух моих одноклассниц, там были девочки из класса постарше. Почти каждое утро нас будил страшный грохот. Это девочка, одевавшая на ночь ножные лангеты, от души швыряла ими в шкаф. Личность яркая и талантливая, она отличалась вздорным характером капризной барыни. Вскоре случилось несчастье. Поскользнувшись и упав, она сломала ногу и сначала загремела в больницу, а потом на домашнее обучение. Утренние часы обрели свойственную им тишину.
Любые перемены в жизни человека – это стресс. Мой привычный мир изменился так резко, что я погрузилась в состояния шока. На каждом шагу приходилось приспосабливаться и привыкать к чему-то новому. Первым делом, мне дали понять, чтобы я забыла о каких-либо привилегиях. В первой школе я могла отвечать на вопросы учителя сидя. Здесь – извольте вставать, как все.
Джинсовая форма? Что за вольности? Получи казенную типовую форму. Ну, ладно перешить можно, но только из-за того, что руки не поднимаются и пуговки на спине не достать. Пусть будет вроде халата, но только коричневая шерсть, как у всех.
В столовой тоже ждал сюрприз. Все ученики сидели за столами по четверо и только группка сколиозников ела стоя за двумя барными столами. Пришлось вырабатывать новый навык. Я научилась есть очень быстро, чтобы успеть присесть на подоконник и хоть немного отдохнуть перед марш броском вверх к «вершинам знаний», в класс. Без этой передышки моих силенок не хватило бы на подъем. А как же другие? Легко! В сравнении со мной, они были практически здоровы. У кого-то искривление позвоночника 7 градусов, у кого 20, но мышцы-то вполне в норме.
На всю школу я была одна с подобным диагнозом. Ходили легенды, о каком-то мальчике с миопатией, учившемся здесь несколько лет назад, но лично его никто не помнил. Интернат был создан для детей, перенесших полиомиелит и в результате этого ставших инвалидами. После изобретения вакцины, болезнь победили, а школа осталась. Ей нашли иное применение. Большинство учеников страдало от детского церебрального паралича, косолапости и нескольких иных врожденных заболеваний, названия которых я не знаю. Из всей школы я была самой слабой. Мне даже сохранили освобождение от физкультуры, поскольку наш физрук не смог придумать для меня ничего более-менее доступного. Коротать время на скамейке запасников мне помогал мой одноклассник Олег. Он ходил на костылях и по этой причине тоже не мог играть в волейбол и пионербол.
Олег был старше меня на 4 года. Усы, темные волосы, умные черные глаза, посаженные так глубоко, что с него можно было рисовать портрет первобытного человека. Крепкий торс, накаченные руки и совершенно не развитая нижняя половина тела. Насколько интересным и чутким собеседником он был наедине, настолько же пошлыми и жестокими становились его шутки, при появлении третьих лиц. Олег был серым кардиналом школы. Ему ничего не стоило стравить мальчишек, заварить склоку, сорвать урок. И все это выполнялось чужими руками, а он оставался в стороне. Учителя то ли побаивались, то ли уважали его, но всячески старались не задевать его.
Но вернемся к новшествам, что разнообразили мою жизнь в интернате. Итак, если в столовой я ела стоя, то в классе мне пришлось привыкать учиться лежа. Прямо между рядами парт поставили кушетку и привет. Я робко поинтересовалась, раз мне придется лежать, то я могу ходить на уроки в брюках? - Какие еще брюки?! Форма едина для всех. Пришлось выкроить момент, когда в классе не было мальчиков, и учиться взбираться на кушетку, укладываясь на живот так, чтобы не сверкать бельем. Если учесть, что форма была выше колен, а когда лежишь, привстав на локтях, она поднимается еще выше, то это был еще тот трюк. Первое время я чувствовала себя очень неуютно. Все люди, как люди, сидят за партами, а я лежу с голыми ногами в белых носочках под прицелом взглядов. Конечно, это не то же самое, как ходить по сцене в бикини, но ощущения очень схожие.
Только мне начало казаться, что я привыкаю, как - новая фишка. «Парфенова, пройди в гипсовую! Приехали с протезного завода, будут снимать мерки.» Какие мерки? Зачем? Ничего не ясно. Пришла, разделась, как мне сказали и жду, что сейчас начнут замерять. Мне протягивают резиновую шапочку, какие носят пловцы. «Одевай и ложись на стол лицом вниз!» И полились гипсовые реки по моей спине, включая то, что ниже и не забыв про голову. Сделали слепок для гипсовой кроватки.
Слово «кроватка» звучит ласково, а вот спать в ней было очередным испытанием. Внешне она напоминала футляр от контрабаса либо объемную мишень человека. Внутрь можно постелить простынку, а под голову – полотенце. Приятных снов! Жестко? Не спорю, но хуже другое – я не могла спать на спине. Приходилось изгаляться, укладываясь внутри кроватки на бок, а голову пристраивать на ребро головной части. Безвыходных ситуаций не бывает! Захочешь спать, найдешь способ. Пару раз меня будили при ночном обходе и приказывали лечь на спину. Позже мы так подолгу болтали с подругами, что заслышав шаги дежурной воспитательницы и медсестры, пулей укладывались в позу мумии. По рассказам старожилов, раньше порядки были строже. Непокорных привязывали на ночь, чтобы они не крутились во сне. Так что мне повезло попасть в оттепель.
Первые полгода в интернате прошли. Наконец наступило лето, а с ним пришли поездки на Волгу, море книг, душистая клубника и огромные яблоки в саду у бабушки с дедушкой – свобода! Не надо было просыпаться в 6:50 и с тоской в сердце вести отсчет минут до подъема. Спи хоть до обеда! Правда, тем летом в интернат меня все же возили.
После перехода из своей старой школы, я полгода не изучала никакой иностранный язык. Учителя немецкого в интернате не было, а приглашать кого-то со стороны не стали. Летом же наша воспитательница и, по удачному стечению обстоятельств, учительница английского, Алла Георгиевна, предложила дать мне несколько уроков.
После 7 индивидуальных занятий я уже была признана годной изучать английский наравне со своими одноклассниками, по программе 8-го класса. Какой цирк начинался, при моих попытках прочесть отрывок текста! Последние троечники поднимались в собственных глазах и хихикали, передразнивая мои ляпы, мне тоже было весело. Никакой неловкости. От комплексов и моей вечной зажатости я уже освободилась. Куда только делась та робкая девочка, боявшаяся заговорить первой, что-то спросить у прохожих или учителя, даже, просто, взглянуть в лицо. В прежней школе мне хотелось стать невидимкой. Здесь же я чувствовала себя равной. Не надо было прятаться за маской сдержанности, можно было быть самой собой. При внешне жесткой системе запретов и ограничений реальная школьная жизнь была в разы свободней и веселее той, в обычной школе.
Мои рассказы об интернатских буднях неизменно пользовались успехом в нашей дворовой компании. Каждый раз, приезжая домой на выходные, мне было, что рассказать. Кажется, эти здоровые подростки даже слегка завидовали мне. В их школе не было приключений и праздников. Впрочем, об этом чуть позже.

Ирина Парфенова

Елена Губарь — Wed, 04 Dec 2013 14:10:25 GMT

Вступление.
В психологических тестах часто спрашивают, кто твой любимый литературный герой. Я с трудом могу выбрать любимого, но мгновенно вспоминаю тех, кого с детства невзлюбила. Корчагин и Маресьев. Нет, люди то они были хорошие, но слишком часто мне приводили их в пример, как образец мужества. С тех пор я ненавижу, когда меня ставят в пример кому-либо. Все люди разные, потенциал моральных и физических сил у нас размером от микроба до слона. Как можно сравнивать и судить? Просто попытаться понять другого и то не в наших силах. Слушая чью-то жизненную историю и сопереживая, человек невольно сводит все к своему опыту.
Сколько раз я слышала от разных людей, что должна написать о себе, поделиться своей историей, чтобы стать примером стойкости и … далее по списку. Какое мужество? Какая стойкость? Я никогда не была борцом. Жила как могла, делала все возможное, чтобы удержаться на плаву, но кому нужна вся эта трагедия медленного превращения человека в мошку, застывшую в янтаре. Сколько раз я сталкивалась с одной и той же реакцией людей на меня. Восторг при первой встрече, переходящий в увлекательное общение, а далее непонимание с нотками разочарования, если я, вдруг, начинала делиться наболевшим. «Как?! У тебя депрессия? Не выдумывай! Ты же сильная. Брось капризничать!» Это у других бывают проблемы и неприятности, а я должна излучать позитив без выходных и перерыва на обед.
Некоторые еще подбирают мне миссию, как платье для куклы. Одним кажется, что болезнь послана мне, чтобы лежать и молиться за всех близких, родных и знакомых. Другие считают, что я – орудие воспитания в людях милосердия. Каждый стремится подобрать мне «одежку» по своему вкусу и понятию, но, мне кажется, все они забывают, что внутри этого неподвижного тела находится такой же человек как и они. Если уж и писать о себе, то не для того чтобы возводить очередной памятник герою нашего времени. Попытаюсь рассказать о человеке, попавшем в определенные условия, изменившие его, но не переставшего от этого быть человеком. Робинзон даже спустя годы, проведенные на острове в одиночестве, так и остался Робинзоном. Моя болезнь – это мой остров.

Детство.

Если бы я верила в прошлые жизни, то начала бы рассказ с того, что в предыдущем своем воплощении на Земле мне довелось быть американским летчиком, погибшем во Вьетнаме. Джейсон Кроуп (или Кроупс…имя промелькнуло вскользь и не запомнилось) родился в Цинциннати в 1930 у матери одиночки Люсинды. Был сбит на вертолете во Вьетнаме, где-то над джунглями в мае 1968. А в июле того же года родилась я. Ох и отъявленной же сволочью был этот красавчик пилот, коль заслужил пожизненное заключение в моем теле! Злейшему врагу такого не пожелаешь. Откуда всплыл этот образ прежней жизни? Из дилетантских занятий дианетикой с инструктором самоучкой. То давняя история, но даже вопреки моему скептицизму и неверию в реинкарнацию, продолжаю цепляться за призрачный персонаж, хоть как-то объясняющий мое нынешнее положение.
Уже в момент прихода в этот мир я, словно зная, что ничего хорошего тут не ждет, упиралась и сопротивлялась как могла. Но меня все же вытащили, слегка покалечив, и заверив родителей, что все поправимо. Вывих тазобедренного сустава у новорожденных – не редкость. До года все вправится, только носите стремена Павлика. И пошло веселье! Нет, я то, конечно, ничего из того времени не помню. Мы жили в домике моей прабабушки, где из удобств было лишь электричество. Вода – на соседней улице в колонке, газ – привозной в баллонах, отопление – дровами, туалет, естественно, во дворе. Во всей этой роскоши молодая мама оставалась одна с орущим младенцем, пока столь же молодой папа зарабатывал на жизнь на заводе, а потом еще шел на стройку нашего будущего дома. А ребеночек орал не из врожденной вредности, а потому, что ножкам больно. Кому понравится целыми днями быть втиснутым в стремена с ногами в позе раздавленной лягушки. Ревели дуэтом, пока вечером не подходила подмога. Это уже спустя годы я удивлялась способности отца успокаивать любого плачущего ребенка. С внучками он справлялся виртуозно, словно знал, где у них переключатель.
Когда мне исполнился год, ортопеды сказали, ребенок здоров, но в будущем следите за походкой. И пошло нормальное, счастливое детство. Эх, жаль, не было у нас тогда кинокамер, а память, как назло, именно те беззаботные годы и не зафиксировала. Лишь по рассказам знаю, что в нашу собственную квартиру мы въехали, когда мне было 2 года. Самое первое воспоминание – это переломный момент в нашей семье. Мне уже 3 с половиной года. Вечер. Мы с папой сидим на постели под оранжевым светом абажура настольной лампы, стоящей на мамином письменном столе (мама часто работала там с документами, принесенными из столовой, где она была зав. производства) и пишем ей письмо в больницу. У меня появилось сразу 2 сестры. А с ними закончилось спокойное время, но пока я об этом не знаю и жду возвращения мамы с двумя «живыми куклами».
Первый год мама почти не знала отдыха. Бабушки хоть и имелись, но рассчитывать на их помощь не приходилось. Папина мама еще работала, а мачеха моей мамы жила в другом городе. Единственное, чем они могли помочь – это взять меня к себе погостить. Впрочем, со мной и не было хлопот. Тихий ребенок, сама себе найдет занятие, никого не дергает, ничего не просит. Ну, доберется до армейского фотоальбома отца и раскрасит дяденек в морской форме, так ведь не со зла. Черно-белым фото не хватало красок. Потихоньку вырежет цветочек из занавески? Так ведь красоту хочется сохранить на память. Смешает дорогущие духи с пудрой из шкатулки – так это пирожки для любимой мамы. Никакого злого умысла!
Сейчас трудно представить, как можно отпускать гулять на улицу крошку 4-5 лет, а мы спокойненько играли у себя во дворе, пока мамы не начинали зазывать нас домой, выглядывая из окон. Бегала я наравне со всеми, вот только падала чаще других. В садике ссадины обрабатывали йодом, дома – папиным одеколоном «Шипр», у бабушки с дедушкой в ход шел «Тройной» одеколон. Вот они незабываемые запахи из детства. Позже к ним еще добавится спирт на ватке для уколов, но это потом, а пока просто немного неуклюжая девочка, которой постоянно приходится напоминать: «Смотри под ноги!»
Не помню, в каком возрасте я начала читать, но библиотеку я обожала намного раньше той поры, когда закорюки обрели смысл и стали складываться в сказки. Мне больше нравилось сидеть с книжками, разглядывая картинки, чем играть в мяч или скакать в прыгалку. С прыжками была какая-то засада: даже с бордюра не спрыгивала, аккуратненько сходила. Банальная игра в классики показала, как мне повезло с подружками. Они приняли мою неспособность прыгать на одной ноге и разрешили просто подталкивать биту (баночку из-под гуталина или шайбу) в следующий квадрат.
Все эти мелочи сложились в одну картину, когда пришла пора проходить медосмотр перед школой. Невропатолог предположил, что есть какая-то проблема и надо бы обследоваться у специалистов. Тогда я впервые услышала красиво-загадочное слово миопатия. Почему-то оно напоминало то ли ягоду, то ли конфету и совсем не пугало. Даже когда сурового вида тетенька врач сказала моим родителям, что я, в лучшем случае, доживу до 16 лет, мне совсем не было страшно. Кто может в 7 лет осознать свою смертность, если у него ничегошеньки не болит? А вот родителей мне было жалко. Их убитый вид, мамины слезы – всё из-за меня. Как я старалась быть идеальным ребенком, только бы меня похвалили, только бы увидеть, что я их радую!
Как страшный сон вспоминаю по 3 укола в день. Тогда еще не было тонюсеньких одноразовых иголочек, а вместо них в жуткой металлической коробочке кипятили многоразовые иглы. Звук подготовки шприца к уколу чем-то напоминал сцены из фильмов про войну, когда нашего разведчика пытали в гестапо. Ну, где-то так это складывалось в моем детском подсознании . Я не плакала, только бы не огорчать маму.
Когда меня дразнили в школе (это уже лет в 9), то я, не расплескивая, доносила чашу обиды и выплакивала ее вечером дома, уже лежа в постели, дождавшись, как сестры заснут. Как обзывали? Кривоногой. Самое обидное, что ноги не были кривыми, да и сейчас еще вполне выглядят стройными и здоровыми. А вот походка постепенно стала походить на утиную. Все миопаты ходят, раскачиваясь из стороны в сторону. Нам так легче. Когда наступила пора искривления позвоночника и меня заковали в жесткий кожаный корсет с металлическими пластинами, то я ходила как тевтонский рыцарь по кромке Чудского озера. Вот-вот пойду под лед. Единственным плюсом в ношении корсета было послабление в школьной форме. Мне разрешили ходить в школу не в типовом коричневом платье с черным фартуком, а в джинсовом платье на клепках. Конечно, это была не фирма, но все же нечто особенной. А кому из девочек не хотелось выделиться из общей массы?
Впрочем, с самого первого класса я уже выделялась и не очень-то этому радовалась. У меня было освобождение от физкультуры и девочки потихоньку завидовали мне. Кому охота идти в спортзал, когда можно спокойно отсидеть весь урок в раздевалке. И ведь не понятно, за какие заслуги ей такая привилегия. Болезнь почти никак не проявляется. Подумаешь, быстро устает, а может, прикидывается. Вот в 6-м классе уже точно было видно – болезнь не поддельная. Забеги по этажам нашей четырехэтажной школы давались мне все сложнее. Хватало легкого толчка портфелем под колено и я плавно приземлялась, словно присела на корточки рассмотреть нечто ужасно интересное. Протянутая рука кого-то из одноклассников… и я поднималась. Сама уже не могла. Падения случались все чаще. Уже не надо было и толкать, просто на ровном месте подкашивались ноги. Пару раз упала так страшно, что срочно побежали за родителями, чтобы те проводили меня домой. Впрочем, это я слишком забегаю вперед.
В начальной школе жизнь еще была прекрасна. Мне очень повезло с первой учительницей. Валентина Ивановна Локис была очень красивая, добрая, веселая и статная, как королева. Не знаю, откуда у девушки из Белоруской деревни были манеры француженки, но только позже во французских фильмах я встречала так же умильно сложенные в трубочку губы при недовольстве. Ее муж был офицером и им пришлось поколесить по стране, а мы с раскрытыми ртами слушали ее рассказы. Никому и в голову не приходило хулиганить. Класс был единым организмом. Нас поделили на октябрятские звездочки и мы постоянно что-то делали вместе, ходили в кино, на дни рождения друг к другу. Мальчишки вырывали друг у друга мой портфель, борясь за право проводить меня до дома. Не важно, что дом в 2 минутах ходьбы от школы, да и портфель мне самой нравилось носить. Валентина Ивановна сказала, что Ирочке надо помогать – все!  Когда я уехала в санаторий в конце 1-го класса, то мне даже пришли открытки от одноклассников (тоже с доброй руки нашей учительницы). А вот, как только мы перешли в 4-ый класс, чары развеялись. Пошли образовываться группировки и группки. Я ни в одну не вписалась. Меня не обижали, просто, особо не замечали. Подруги были во дворе, а в школе лишь учеба.
Кстати о санатории. Родителям удалось добыть путевку в санаторий для миопатов в Пятигорске. Меня отправили туда с бабушкой, так как мама не смогла бы бросить работу на целых 2 месяца. Что такое разлука с домом, когда тебе 7 лет, я уже знала, проведя несколько недель в больнице. Но там были часы посещений и я каждый день общалась с родителями. Отправляя меня в санаторий, все взрослые дружно описывали мне его, как рай на земле. «Уколы колоть будут?» - «Что ты…какие еще уколы! Там столько игрушек, красивые горы, много-много новых друзей…а еще вы с бабушкой полетите на самолете!» Короче, уговорили. И как часто бывает у взрослых, обманули. Все те же уколы АТФ и витамины В1 и В12 каждый день! Еще были радоновые ванны и лечебные грязи – это приятно, но, лишь спустя годы я узнала, что ванны и грязь ускорили прогрессирование болезни. Массаж, ЛФК и танце-терапия. В 1976 году мы танцевали под Битлз! Наша преподавательница по ритмике была пенсионерка, но очень продвинутая.
В Пятигорске я открыла для себя много нового. Впервые столкнулась со вшами. Девочка из Казахского аула наградила нас всех этим не очень приятным сувениром. Тогда мне пришлось расстаться со своей густой косой и познать аромат керосина, дихлофоса и уксуса. Еще я не понаслышке знаю, как кусаются клопы. Мы ходили все в зеленке и подсчитывали, у кого больше пятен. Небольшое землетрясение тоже внесло оживление, все обсуждали подломившиеся ножки у чьей-то кровати. Тогда же я увидела настоящую художницу, как мне казалось. Это была взрослая девочка (по мне так уж практически тетенька) 14-15 лет. Она приехала из Ленинграда и умела рисовать сказочно красивых кукол! Ни один из шедевров мировой живописи не вызвал у меня потом такой же бури чувств. Я могла, не дыша, наблюдать за таинством проявления красоты на листе бумаги.
Бабушка сняла комнату в городе и почти каждый день приходила ко мне. Мы уходили в парк, спускались по террасе и уютно располагались на скамейке, увитой виноградом. Март и апрель в Саратове очень отличаются от кавказских. У нас дома еще лежал снег, а мы тут сидели в весеннем сквере и ели салат из огурцов с редиской, заправленный сметаной. Сейчас эту радость можно организовать себе в любое время года, но вот только этой самой безграничной радости уже не испытать.
Прогулки к Провалу, экскурсии, свободное блуждание по Машуку в поисках цветов и ящериц…ничто не заглушало тоску по дому. Каждый день я вычеркивала по цифре в календарике, а время тянулось так долго. С той поры еще один страх накрепко засел во мне – только бы не остаться одной. Синонимом одиночества была разлука с родителями.
Позже меня еще трижды отправляли в этот санаторий. Просто, это было единственное место в стране, где занимались подобными заболеваниями. Каждый заезд был иллюстрацией к книге «Пятнадцать республик – пятнадцать сестер». Почти из каждой республики по человеку. Не было даже намека на межнациональную неприязнь. Лишь однажды встретился латышский мальчик, державшийся в стороне от всех. Скорее всего, его отчужденность была из-за незнания языка.
Первые годы моей болезни родители метались в поисках лечения, чудо-врача, костоправа… Когда мне было лет 10, пробились на прием в министерство. Наверное, они надеялись, что уж министр то поможет. Выше него никого нет. Пока добивались направления на прием, министр сменился и мы угодили на съезд или конференцию невропатологов. Впервые в жизни меня запустили в кабинет одну. Группа врачей сидела полукругом и негромко переговаривались на каком-то полупонятном языке. «Вытяни руки вперед! Покажи язык! Зажмурься! А теперь присядь и встань» Все, как обычно. Потом пощекотали пятки и живот булавочкой, которая висит у каждого у них на молоточке. Им же постучали по коленкам и покачали головой: «Рефлекс отсутствует». Оказалось, что у меня не миопатия, а спинальная амиотрофия. Только от этого не легче. Хрен редьки не слаще. Прогноз не утешительный, лечению не поддается.
И снова родители не хотели верить. Выискивались различные статьи в прессе. Родные, знакомые, соседи приносили все, что давало хоть намек на возможность исцелиться. Мой дедушка, прошедший войну, плен, 2 концлагеря, тюрьму, не привык отступать. Он задумчиво чесал затылок и прикидывал, словно решая вопрос починки какого-то технического средства: «А может ее сбросить с сарая и всё само вправится?» До этого, к счастью не дошло. Но к костоправу меня все же свозили.
Молдавия.
В одной из центральных газет отцу попалась статья про бабу Настю из глухой молдавской деревни. Журналист приводил примеры чудес и полного выздоровления. Принесли человека на носилках, а он – раз и пошел. Ну, и все в таком духе. Еще там писали, что попасть на прием к этой костоправше – почти невозможно. Люди со всего Советского Союза едут и ждут своей очереди месяцами. Отец нашел выход. Он написал письмо на адрес деревенской школы, а адресата указал наугад. Что-то вроде, ученику 6 класса. Просил пионера помочь нам занять очередь на прием к бабе Наде и сообщить, когда она подойдет. Дело Тимура и его команды еще было живо, откликнулась девочка и спустя несколько месяцев прислала письмо: «Приезжайте, ваша очередь подходит, остановиться можете у нас.»
По удачному стечению обстоятельств, в Молдавии жил мамин старший брат. Дядя Коля, выйдя в отставку из армии, выбрал местом жительства теплые края. Уже позже их городок, Бендеры, прогремел в новостях, когда там шла Приднестровская война. А в 1979 в любой точке страны была тишь да гладь. Был май. Мы с мамой прилетели в Кишенев, где нас встречал дядя на своем белом Запорожце, и сразу же отправились в путь. Несколько часов в дороге до дальней деревушки в Фалештском районе. Везде виноградники, свекольные поля, навесы с сушащимся табаком и туннели из огромных сосен то тут, то там. Расписные дома и сказочного вида колодцы дополняли ощущение новизны.
Сейчас уж не вспомнить, как выглядел дом и люди, приютившие нас. Остались лишь наиболее яркие штрихи на полотне памяти. Впервые ела рыбу, пожаренную в кукурузной муке, а голубцы заворачивали не в капустные листья, а в виноградные. Мне, 11-летней, налили первый в моей жизни бокал вина и мама разрешила его выпить. То молодое вино больше напоминало кислый компот, но зато мне было чем похвастаться перед подругами. Во дворе росло огромное дерево грецкого ореха. Тоже невиданное доселе диво. Удивили порядки в доме. Нам показали богатую комнату, украшенную коврами и хрусталем, но вся хозяйская семья расположилась на ночлег в одной комнате с нами. Мне с мамой, как гостям, выделили диван, а себе они постелили на полу, где хватило места трем детям и их родителям.
По пути к дому целительницы в голове кружился лишь один вопрос: «Больно будет?» Вдоль забора стояла длинная очередь. Все по номерам. Почти не слышно разговоров, напряженные лица. У каждого своя беда. Где-то через час подошла наша очередь. Из калитки мы прошли не в дом, а в пристройку типа летней кухни. Полноватая, смуглая бабушка в платке, повязанном как у цыганки, сидела на табуретке и почти не разговаривала. Ее ассистентка прошептала: «Раздевайтесь!» А в это время еще несколько человек стояло тут же в полной готовности. Не было ни минуты простоя. Руки летали по обнаженным спинам, плечам, ногам и слышался хруст вправляемых костей. Я даже не успела испугаться или понять, что происходит, как что-то щелкнуло, сначала, в центре позвоночника, а потом сильные руки плотно зажали мою голову и резко дернули в сторону. «Одевайте девочку! Вот памятка, как лечиться дальше. Следующий!» Всё!
Мама попыталась расспросить бабу Надю, что же она обнаружила и есть ли шанс на выздоровление. Та лишь сказала, что поздно приехали, но улучшение будет. Было ли? Маме очень хотелось в это верить и она приписывала мои более редкие падения именно воздействию того сеанса. А я полагаю, что просто стала ходить осторожнее. Страх падения приглушил детскую резвость – вот и все. Приблизительно в тот же период у меня наступило очередное ухудшение – мне стало сложно поднимать руки над головой, а потом это и вовсе стало невозможно.
На обратном пути мы погостили в уютной квартире дяди Коли и тети Нины. После нескольких лет, проведенных в Германии, их дом был наполнен массой экзотических, для меня, вещей. Картина с танцующими полуобнаженными нимфами, расписная пивная кружка с крышечкой, масса красивых мелочей. Я осматривалась, как в музее. Но кукла мулатка в длинном алом платье с массивными серьгами зачаровала меня, введя в подобие транса. Может, с тех пор во мне и засело странное желание надеть серьги-кольца, которое так и не исполнилось. Тяга к красному тоже не миновала. Интересно, есть ли научные данные о влиянии ярких детских впечатлений на дальнейшие вкусы во взрослой жизни.
Не знаю почему, но мои родители решили еще раз свозить меня в Молдавию. В этот раз впечатлений прибавилось. Мы добирались на автобусе, в Бельцах сделали пересадку, а потом пришлось брать такси. Все те же хозяева встретили нас, как рядовых клиентов их гостевого бизнеса. Вся деревня жила за счет приезжих и около каждого дома понастроили летние домики. Вот в таком «мини-отеле» мы и провели около недели. В единственной комнате стояло 2 кровати, стол и печь. На одной кровати ночевали две одесситки с подростком. Одна из них была мать, а другая – тетя мальчика. Другую койку заняли двое мужчин, приехавшие из разных городов, и так близко сведенные судьбой. Нам с мамой выпала честь спать на печке, вернее, на сколоченной пристройке к ней.
Самое интересное, что знаменитая баба Надя, увы, умерла. Но свято место пусто не бывает. Тут же сразу у нескольких ее землячек пробились супер способности и они начали вести прием. Наивные люди, по привычке, продолжали приезжать. Извечная надежда на Авось? Даже при наличии нескольких «клонов», очередь была солидной. С едой появился напряг. Нет, мы не голодали. В основном сидели на консервах и копченой колбасе из ближайшего сельпо, в который приходилось ходить за 3 километра по непролазной грязи. Когда маме удалось купить немного картошки, это был праздник. Ощущение нереальности всего происходящего подкреплялось сборником фантастических рассказов. То ли я привезла его с собой, то ли кто-то из прежних постояльцев решил не перегружать свой чемодан. За окном шел летний дождь, в комнате, пропитанной стойким копченым ароматом, от которого подкатывала тошнота, тихонько перешептывались люди, а я улетала на далекие планеты, где клубника размером с большой арбуз.
Наконец, подошла наша очередь и молодая женщина, ученица бабы Нади, приняла нас. После осмотра, она с искренней грустью в глазах признала свое бессилие. Денег не взяла. Очевидно, она пожалела меня и (вот уж невиданная щедрость в этих краях) протянула тарелку с черешней. Простой жест, но врезался на всю жизнь.
Не за тем мы ехали в такую даль, чтобы вернуться после первого же отказа, решила мама. Пошли еще к одной костоправше. Бабуля была крепкая. Очередь довольно длинная. Доносившиеся из дома крики и стоны, напоминали атмосферу перед стоматологическим кабинетом. Предчувствия меня не обманули. Если в первый приезд все манипуляции производились стоя, то теперь меня уложили на кровать вниз лицом и давай мять, давить и ломать спину. Сначала я кусала губы от боли, но терпела. Но для новоявленной целительницы это послужило признаком того, что эффект не достигнут. Пришлось пару раз вскрикнуть. Итог: спина превратилась в огромный синяк. Меня плотно обмотали тряпкой, некогда служившей простыней, и в этом импровизационном корсете отправили домой. Еще посоветовали максимально осторожно двигаться, дабы вправленные позвонки не вернулись в прежнее положение.
Обратный путь тоже порадовал. Мы взяли машину до города и вместе с «исцеленными» соседями двинули в обратный путь. У одного из мужчин было забинтовано горло и он похрипывал при дыхании. Досталось, видно, бедолаге, горло то не спина, намного проще повредить. Что вправили второму попутчику, не помню. Внешне он выглядел не покалеченным. Не успела деревня скрыться из глаз, как такси застряло в грязи. Пришлось идти за трактором и «нежно» тащить машину на буксире до асфальта. Три километра по болоту очень осторожно, чтобы сохранить все наши кости, хрящи и позвонки на местах. Цирк да и только! При такой тряске и у здорового человека что-нибудь могло вылететь. Дома мне еще поделали компрессы с бишофитом (природный рассол с большим количеством микроэлементов), но толку не было. Рухнула очередная надежда.

Елена Губарь — Wed, 04 Dec 2013 14:06:44 GMT

Елена Губарь — Fri, 22 Nov 2013 11:03:02 GMT

Елена Губарь — Sun, 17 Nov 2013 13:57:35 GMT

Елена Губарь — Fri, 08 Nov 2013 10:19:31 GMT

Елена Губарь — Wed, 06 Nov 2013 17:43:13 GMT

Елена Губарь — Sun, 27 Oct 2013 14:53:39 GMT

Елена Губарь — Fri, 18 Oct 2013 17:24:20 GMT

Елена Губарь — Thu, 17 Oct 2013 12:49:36 GMT

Елена Губарь — Wed, 09 Oct 2013 08:23:05 GMT

Елена Губарь — Fri, 04 Oct 2013 20:22:01 GMT

Елена Губарь — Fri, 04 Oct 2013 14:46:25 GMT

Елена Губарь — Fri, 27 Sep 2013 17:12:14 GMT

Елена Губарь — Wed, 25 Sep 2013 15:48:15 GMT

Елена Губарь — Mon, 26 Aug 2013 07:59:23 GMT

Елена Губарь — Sun, 25 Aug 2013 14:44:20 GMT

Елена Губарь — Wed, 21 Aug 2013 11:28:17 GMT